Читать интересную книгу Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

В Зимнем дворце приближенные, восхищенно внимая последним сообщениям с Сенной площади, рассказывали захватывающую легенду о том, как император на глазах толпы схватил склянку Меркурия, которым тогда лечили холеру, и поднес ее ко рту, намереваясь показать народу вдохновляющий пример мужества. В это мгновение к нему буквально подскочил лейб-медик Арендт со словами: «Ваше величество, вы лишитесь зубов». Государь грубо оттолкнул медика, сказав при этом: «Ну, так вы сделаете мне челюсть». И залпом выпил всю склянку, «доказав народу, что его не отравляют».

Как рассказывает Пыляев, присвоение генеральских чинов в морском ведомстве происходило так туго, что этого чина могли достигнуть «люди весьма старые, а полного адмирала очень уж престарелые». Эти старики в память прежних заслуг числились при Адмиралтействе – совете и генерал-аудиториате морского ведомства. Не удивительно, что смертность в этих учреждениях была особенно высока. Как-то на похоронах одного адмирала Николай I спросил А. С. Меншикова, отчего у него так часто умирают члены совета. «О! Ваше величество, – отвечал известный остроумец, – они уже давно умерли, а сейчас их только хоронят».

В 1852 году Николай I посетил богадельню госпиталя в Царском Селе. Государь остался доволен каменным зданием госпиталя и чем дольше ходил по нему, тем больше хвалил строителя, который был вне себя от радости и уже предвкушал награду за свои труды. Но, согласно местному преданию, не заметив одну из низких дверей в богадельне, царь больно ушибся о притолоку. Он разгневался, прекратил осмотр и спешно уехал. Строитель же вместо награды попал на гауптвахту «за то, что, не предупредив, оставил „глупую“ дверь».

Еще одна петербургская богадельня была выстроена владелицей многих частных домов в центре города, дочерью действительного статского советника Е. А. Евреинова на Новороссийской улице. Богадельня состояла из пяти домиков на погребах в окружении хозяйственных построек. Однако эти дома многие годы простояли пустыми. Однажды, как рассказывает предание, некая цыганка будто бы нагадала Евреиновой, что смерть ее наступит в момент открытия богадельни.

Еще удивительнее легенда об Анастасьинской богадельне Тарасовых на Георгиевской улице. Когда-то дед Тарасовых женился на дочери богатого купца Анастасии и получил в приданое миллион рублей. Через месяц после свадьбы Анастасия вдруг умерла. Гордый купец сделал необыкновенный жест: он возвратил миллион отцу покойной жены, заявив, что не считает возможным пользоваться этими деньгами, так как был женат всего один месяц. Но отец умершей оказался таким же гордым человеком и тоже отказался от этого миллиона, заявив в свою очередь, что наследником Анастасии является только муж. Так они перекидывали этот злосчастный миллион несколько раз. Наконец Тарасов воскликнул: «Раз так, деньги пойдут не мне, не тебе, а Богу». Так, согласно легенде, в 1850 году на Охте возникла богадельня, основанная коммерции советником Н. С. Тарасовым.

В середине XIX века Петербург оставался таким же многонациональным, как и в начале своего существования. По переписи 1869 года, одни только немцы составляли 6,8 процента всего населения столицы. Селились немцы, как правило, обособленно – слободами. Одна такая немецкая слобода находилась на Выборгской стороне, вблизи Лесного проспекта. По местному сентиментальному преданию, в ней жили две семьи, дети которых – молодой ремесленник Карл и дочь булочника красавица Эмилия – полюбили друг друга. Однако их родители год за годом не давали бедным влюбленным согласия на брак. «Подождем, пока Карл будет зарабатывать достаточно, чтобы начать откладывать „зайн кляйнес Шатц! (свои маленькие сбережения)“», – говорили они. И дети покорно ждали своего счастья. Через десять лет Карл стал зарабатывать вполне достаточно и уже отложил некоторое «Шатц». Но родителям этого показалось мало и они опять сказали: «Найн!» Прошло еще двадцать лет. И снова дети услышали категоричное «Найн!» И тогда пятидесятилетние Карльхен и Эмилия посмотрели друг на друга, взялись за руки, пошли на Круглый пруд и бросились в него. И когда наутро их тела вытащили баграми, они все еще держали друг друга за руки. И тогда «господин пастор» и «господин учитель» посоветовали прихожанам назвать их именами улицу, чтобы отметить «удивительную любовь и не менее дивное послушание родителям».

Улица Карла и Эмилии просуществовала до 1952 года, когда ее переименовали в Тосненскую. Хорошо была известна жителям Лесного и могила влюбленных – простой металлический крест в ограде – вблизи Политехнического института. Могила всегда была украшена цветами.

Имена улиц, как и прежде, продолжали интересовать петербуржцев. Легенды о происхождении тех или иных названий появлялись и в середине XIX века. В описываемое нами время современная улица Маяковского, а точнее ее часть от Невского проспекта до улицы Жуковского, называлась Надеждинской. Первоначально это название было фольклорным и связывалось с построенной в конце улицы больницей для чахоточных. Как говорили в то время, в больницу «люди ходили с надеждой выздороветь». Кстати, вторая часть улицы (между Кирочной и улицей Жуковского) тогда же называлась Шестилавочной. Она считалась проездом к шести лавочкам. В 1850-х годах обе улицы были объединены в одну с названием – Надеждинская.

Вблизи Сенной площади во второй половине XIX века возникла улица, ведущая к торговым складам купца Горсткина. Ее так и назвали – Горсткина улица. Однако близость популярного Сенного рынка дала повод к появлению народной этимологии этого названия. Будто бы улица названа так потому, что на рынке широко пользовались горстями – удобной старинной русской мерой веса.

В середине XIX века на Васильевском острове, в Гавани, в непосредственной близости к морю, строили дома отставные моряки, многие из которых были вынуждены искать новые способы существования. В одном из таких домиков, на участке современного дома № 5/2 по Среднегаванскому проспекту проживал вышедший в отставку шкипер Степан Кинареев. Согласно местным преданиям, он промышлял изготовлением клеток для канареек и других певчих птиц. И то ли от этих канареечных клеток, то ли от искаженной фамилии бывшего шкипера повелось название улицы – Канареечная.

В это же время на правом берегу Невы, вблизи Малой Охты, предприниматели Варгунин и Торнтон построили поселок для рабочих писчебумажной и суконной фабрик. Это был один из самых неблагоустроенных рабочих поселков Петербурга, будто бы в насмешку названный Веселым. Правда, существует и другая легенда, согласно которой во второй половине XIX века на территории поселка возник заводик по производству веселящего газа. С тех пор поселок будто бы и стал Веселым.

В мрачную последекабристскую пору николаевской реакции петербуржцы особенно дорожили редкими примерами гордого достоинства и независимости. Свидетельства о них бережно сохранялись. Передаваемые из уст в уста, они становились удивительными легендами, украшавшими историю города.

В большом свете Петербурга в те годы была известна женщина, которую звали царицей салонов, – молодая красавица, обладательница незаурядного ума и значительного состояния графиня Юлия Павловна Самойлова. С 1826 по 1839 год она жила в Италии. В ее роскошном загородном доме под Миланом собирались известные музыканты, художники и литераторы, одни имена которых могли украсить любой салон тогдашней Европы. Среди них были Ференц Лист, Джоаккино Россини, Орест Кипренский, Александр Тургенев, Карл Брюллов. Юлию Павловну отличали любовь к искусству, демократический образ мышления и независимость в отношениях с сильными мира сего – качества, одинаково ценимые современниками как в Италии, так и в России.

На приемы, которые Самойлова регулярно устраивала в своем родовом имении Графская Славянка, съезжался весь Петербург. В такие дни заметно пустело Царское Село, что, естественно, раздражало Николая I. Император решил пойти на хитрость, предложив Самойловой продать Графскую Славянку в казну. Предложение царя выглядело приказанием, и Самойловой пришлось согласиться. Но при этом, как передает легенда, она просила передать императору, «что ездили не в Славянку, а к графине Самойловой, и где бы она ни была, будут продолжать ездить к ней». На следующий день, к вечеру, в сопровождении узкого круга поклонников Юлия Павловна поехала на стрелку безлюдного в то время Елагина острова. «Вот сюда будут приезжать к графине Самойловой», – будто бы сказала она, выходя из экипажа. И, действительно, с тех пор на проводы заходящего солнца, на пустынную в прошлом западную оконечность Елагина острова стало съезжаться все больше и больше петербуржцев, пока эта стрелка не превратилась в одно из самых любимых мест вечерних гуляний столичной знати.

По-прежнему популярной была у петербуржцев старинная Большая Петергофская дорога, с давних времен застроенная богатыми домами высших государственных сановников и придворной знати. Правда, роскошная Стрельна при Николае I пришла в заметный упадок. Аллеи заросли, здание дворца начало разрушаться и про него ходили страшные рассказы. По ночам здесь появлялись тени мертвецов, слышались стоны, раздавались крики. Неисправимые прагматики относили происхождение всех этих ужасов к особенностям здешней акустики. Рассказывали, что часть петербургской публики специально приезжала сюда послушать стрельнинское эхо.