прямо скажем, незначительной заварушке, которая была обречена с самого начала. И премьер-министр вроде как считает, что, раз военные силы так и не объявились, Ренни лучше пока держать в камере. В качестве заложницы. Она способна это понять?
Ренни отвечает утвердительно.
– Я так понимаю, вы приказываете мне не писать о том, что со мной произошло, – говорит она.
– Я прошу, – поправляет он. – Конечно, мы признаем свободу прессы. Но для них это вопрос спасения чести.
– Для вас тоже, – говорит Ренни. – Вы хоть немного представляете, что там творится?
– Церковная комиссия провела инспекцию и осталась удовлетворенной условиями содержания, – произнес он заученной скороговоркой. – В любом случае мы не можем вмешиваться во внутренние дела.
– Пожалуй, вы правы, – говорит Ренни. Она хочет получить обратно паспорт, она хочет уйти. – Как бы то ни было, это не моя тема, – говорит она. – Я никогда не писала материалы на эту тему. Обычно я пишу о путешествиях и о моде. О стиле жизни.
Он явно успокоился: она все понимает, в конце концов она оказалась разумной женщиной.
– Конечно, мы не позволяем себе оценочных суждений, – говорит он, – мы предоставляем помощь только в мирных целях. Но – entre nous[15] – мы не хотим себе на голову вторую Гренаду.
Ренни смотрит в окно. Там самолет, он летит под острым углом в продолговатое пространство неба, сверкает серебристым боком на неприлично синем фоне. Наверное, это дневной рейс с Барбадоса, на котором прилетела и она, теперь он снова летит вовремя. Ситуация нормализуется, во всех отношениях, и с каждой минутой все больше и больше.
– На самом деле мне очень хочется забыть обо всем этом как можно быстрее, – говорит она. – Это не то приключение, которое будешь вспоминать с удовольствием.
– Конечно, – отвечает он. Потом поднимается, она тоже, рукопожатие.
* * *
Когда все закончилось, когда Лора уже не шевелится, они широко открывают решетчатую дверь и бросают ее внутрь. Ренни отступает вглубь, в сухой угол. Лора падает на пол и просто лежит, без движения, словно груда одежды, лицом вниз, руки и ноги распластаны. Волосы разметаны во все стороны, юбка задрана, трусы порваны и сквозь грязь на ногах уже начинают проступать гематомы, на мощных бедрах тоже, вот оно, глубокое проникновение; а может, они были и раньше, может, она вечно в синяках. Пахнет калом, им измазана юбка, вот чем всё закончилось.
Полицейский постарше плеснул на нее чем-то сквозь решетку из красного ведра.
– Она запачкаться, – говорит он то ли Ренни, то ли сам себе. – Пусть помыться.
Оба гогочут. Ренни испугалась, а вдруг это не вода.
Они уходят, заперев дверь. Лора лежит на полу не двигаясь, и Ренни думает: «А вдруг она умерла?» Они не вернутся еще долго, может, до завтрашнего утра, и она всю ночь проведет здесь наедине с мертвым телом. Здесь должен быть врач. Она осторожно обходит Лору кругом, на полу растекается лужа, смесь крови и воды, все-таки это оказалась вода. Ренни выглядывает в коридор через прутья двери, смотрит в обе стороны, вытягивая шею, насколько может. Никого нет, коридор пуст и безмолвен, лампочки на потолке расположены на равном расстоянии, между ними провисают усы проводов. Одна перегорела. «Надо кому-то сообщить», – думает Ренни.
* * *
Ренни в кухне, она делает себе бутерброд с арахисовым маслом. Где-то работает радио, она слышит мягкое воркование голосов, а может, это телевизор, серо-голубой туманный прямоугольник в гостиной, напротив него сидит бабушка, созерцая свои видения. Ренни разрезает бутерброд на четыре части и кладет на тарелку, она любит такие маленькие ритуалы, потом наливает себе стакан молока.
Бабушка появляется в проходе между столовой и кухней. На ней черное платье в белый цветочек.
– Я не могу найти свои руки, – говорит она, протягивая руки к Ренни, беспомощно, кисти безвольно свисают вниз.
Ренни противно думать, что ее коснутся эти паучьи лапы, ей кажется, это руки слепого или слабоумного, прокаженного. Она заводит свои руки за спину, отступает в угол и начинает двигаться по стенке, может быть, ей удастся добраться до выхода и выскочить в сад.
– Где же все? – говорит бабушка.
Она начинает плакать, жмуря глаза, как маленький ребенок, скупые слезы прячутся в морщинах.
В кухню заходит мать Ренни, неся большой коричневый пакет с покупками. На ней одно из «прогулочных» платьев, темно-синее.
– В чем дело? – спрашивает она Ренни.
– Я не могу найти свои руки, – говорит бабушка.
Мать терпеливо, с презрением смотрит на Ренни, на бабушку, оглядывает кухню, бутерброд с арахисовым маслом, пакет с покупками. Аккуратно опускает его на стол.
– Ты что, до сих пор не научилась? – говорит она Ренни. – Вот же они. Там, куда ты их положила.
И она крепко сжимает дрожащие руки бабушки в своих.
* * *
Солнечные лучи проникают сквозь окошко и квадратами ложатся на пол, в одном из них левая рука Лоры, грязные, квадратные, обкусанные пальцы безвольно скрючились, но невредимые – руки они не трогали – и блестят, почти прозрачные в ярком свете. Тело же в тени, в луже воды, правая рука повисла в воздухе. Ренни садится на колени на сырой пол и трогает руку Лоры, она холодная. Тогда Ренни берет ее обеими руками. Ей все равно непонятно по руке, дышит Лора или нет, бьется ли еще ее сердце. Как она может оживить ее?
Очень осторожно, ведь это важно, она переворачивает Лору на спину, тело тяжелое, неподатливое, грузное. «Мертвый груз». Ренни оттаскивает ее в сухой угол, садится и кладет плечами к себе на колени. Убирает слипшиеся волосы с ее лица, которое не похоже на лицо, это сплошная рана, кровь сочится из ссадин, одна из них на лбу, другая тянется через щеку, рот похож на плод, раздавленный колесами, это просто мякоть, Ренни тошнит; она больше не понимает, кто перед ней, кто-то совсем чужой, она бессильна, это лицо незнакомого человека, у которого нет имени, слово «Лора» повисло в воздухе, оно больше ни к кому не относится, существует отдельно от этого полутрупа, от этой груды плоти, ей нечем отереть это лицо, всё, что есть в камере, слишком грязное, заразное, кроме ее, Ренни, рук, она могла бы облизать его, вылизать начисто, это было бы лучше всего – как животное, ведь именно так поступают, порезав палец, сунь в рот, убей микробов, если нет воды, говорила ей бабушка, но она не может, это же лицо Лоры, в конце концов, не существует никаких безликих незнакомцев, каждое лицо – чье-то, и у него есть имя.
Она держит левую руку Лоры в ладонях, та неподвижна, абсолютно неподвижна, и всё же Ренни знает, что надо держать ее за руку, сжимая изо всех сил, что в пространстве есть невидимый тоннель,