Ты, что дитем когда-то
Был. Видишь краем глаза
Скопились злые духи
Паучьи ножки тянут
Чтобы связать покрепче
Того, кто станет пищей.
Тебя так опишу я
Валяешься недвижно
В канаве у дороги
Подстережен и пойман
Не видишь краем глаза
Как память истекает
Неисправимым прошлым
И всем, что быть могло бы
На грязь. Ужасный жребий!
Но кто тебя опишет
Когда сломать посмеешь
Ты клетку, и решишься
Освободить дитя?
Подстереженный,
Ярисс Урат
Выброшенный волнами на берег серокожий юноша неподвижно лежал на песке. Длинные каштановые волосы спутались, к ним прицепились сучки и волокна водорослей. Вокруг нагого тела скакали чешуйчатые птицы, щелкали зубастыми клювами, вдыхая жаркий воздух полудня.
Когда подошел Вифал, они захлопали крыльями и взмыли вверх. Когда же с берега спрыгнули трое нахтов, птицы завопили и понеслись над морем.
Вифал склонился над юношей, осмотрел его, затем протянул руки и перевернул его на спину.
— Проснись, парень.
Глаза распахнулись, внезапно наполнившись страхом и болью. Рот раскрылся, издал пронзительный визг, разнесшийся по всему пляжу. Юноша задергался, колотя ногами по песку, схватился руками за голову.
Вифал присел на корточки и стал ждать.
Крики стали хриплыми и вскоре перешли в рыдания. Судороги стали содроганиями. Молодой человек медленно сел.
— Надеемся, тебе уже легче? — произнес Вифал.
Голова дернулась, к нему обратились широко раскрытые, мокрые глаза. — Что… где…
— Ну, парень, на такие вопросы я хотя бы могу ответить. Давай пока что коротко. Я Вифал, живший прежде в Третьем городе мекросов. Ты здесь — где бы это здесь ни было — потому что так захотел мой хозяин. — Он с кряхтеньем встал. — Ты можешь подняться? Он ожидает на берегу. Недалеко.
Глаза юноши дернулись и сфокусировались на нахтах. — А что это такое? Что они делают?
— Бхок'аралы. Нахты. Называй как хочешь. Как я. Тот, что делает гнездо, зовется Писк. Это молодой самец. Гнездо отняло у него уже неделю — смотри, как он одержим, как заботливо прилаживает сучья, вплетает водоросли, ходит кругом с видом критика. А тот самец постарше, что сидит и наблюдает за ним — Хруст. Как видишь, он всегда рад повеселиться. А там, на утесе, прихорашивается Шлеп, самочка. Ты прибыл в самое удачное время, паренек. Смотри.
Гнездостроитель Писк попятился от возведенной им на кромке обрыва сложной конструкции, размахивая черным хвостом и качая головой. Шагах в пятнадцати внезапно сел, сложив руки, и начал вглядываться в мутное небо.
Самка Шлеп кончила прихорашиваться, помедлила и с вальяжным видом направилась к гнезду.
Писк напрягся, с явным усилием стараясь не оторвать взора от неба.
У гнезда Шлеп немного поколебалась, затем атаковала. Во все стороны полетели куски и клочья. За несколько мгновений дикой ярости гнездо было уничтожено. Шлеп раскорячилась и помочилась на развалины.
Хруст катался по земле в неудержимом веселье. Писк выказывал очевидное уныние.
— Так происходило больше раз, чем я могу сосчитать, — вздохнул Вифал.
— Как это ты начал говорить на моем языке?
— Кое-чему нахватался у купцов. А мой хозяин, очевидно, улучшил мои знания. Можно сказать, дар, один из множества, о которых я не просил. Подозреваю, парень, ты почувствуешь то же самое. Пора идти.
Вифал смотрел, как юноша неуклюже поднимается на ноги. — Высокий, — заметил он, — но я видал и повыше.
Лицо молодого человека вновь исказила боль. Он оперся о подскочившего Вифала, иначе бы упал.
— Это фантомная боль, парень. Призрак боли, призрак страха. Борись.
— Нет! Это реально! Реально, ублюдок!
Вифал напрягся, когда юноша надавил на него всем своим весом. — Хватит! Стой прямо!
— Плохо. Я УМИРАЮ!
— Стой на ногах, проклятие!
Вифал грубо встряхнул его и отпустил руки.
Парень зашатался, но удержался на ногах. Он глубоко и шумно вздыхал, начал дрожать. — Как холодно…
— Дыханье Худа, здесь палящий зной. И с каждым днем все горячее.
Юноша изучал Вифала, обвив себя руками. — Как долго ты жил… живешь здесь?
— Дольше, чем хотелось бы. Иногда все решают за тебя. И за тебя, и за меня. Наш хозяин теряет терпение. Следуй за мной.
Юноша заковылял за ним. — Ты сказал «наш».
— Разве?
— Где моя одежда? Где мои… нет, не надо — так тяжело вспоминать. Ничего.
Они взобрались на обрыв, рассекая высокие сухие травы. Сзади прыгали и семенили нахты, пища и фыркая, стараясь не отстать.
В двух сотнях шагов впереди виднелась палатка, рваная, выцветшая и грязная. Над широким входом поднимались струйки серо — бурого дыма; полотнище клапана было откинуто, позволяя заглянуть внутрь.
Где сгорбилась фигура под капюшоном.
— Это он? — спросил юнец. — Твой хозяин? Так ты раб?
— Я служу, — ответил Вифал, — но не принадлежу.
— И кто он?
Вифал бросил взгляд на собеседника: — Бог. — На лице паренька было написано недоверие. Вифал сухо улыбнулся: — Он знавал лучшие дни.
Нахты остановились и сцепились в кучу.
Вифал остановился через несколько шагов. — Я нашел его на берегу, — сказал он сидящему, — за несколько мгновений до ящериц.
Как и всегда во время аудиенций, лицо Увечного Бога скрывал сумрак. Дым жаровни заполнил палатку, истекая наружу и уносясь по ветру. Кривая, высохшая рука показалась из тряпок. Бог сделал жест. — Ближе, — прошипел он. — Сядьте.
— Ты не мой бог, — сказал юноша.
— Сядь. Я не мелочен и не особо обидчив, юный воин.
Вифал видел, что парень колеблется. Он осторожно опустился на землю, скрестил ноги, схватив себя руками за дрожащие плечи. — Холодно.
— Принеси меха гостю, Вифал.
— Меха? У нас нет.. — Он замолчал, увидев лежащую рядом медвежью шкуру. Поднял ее, протянул юноше.
Увечный Бог кинул на угли жаровни немного семян. Послышался треск, дым повалил еще гуще. — Мир. Грейся, воин, пока я рассказываю тебе о мире. История не ошибается, что может заметить даже самый ненаблюдательный из смертных. Вечные повторения. Ты видишь в мире всего лишь отсутствие войны? Может быть, на поверхностном уровне это так. Но позволь, мой юный друг, описать тебе свойства мира. Нарастающее отупение всех чувств; упадок, поражающий культуру; растущая одержимость малозначимыми вещами. Великие доблести — честь, верность, жертвенность — подняты ввысь, словно дешевые образы, награда за скучнейший из трудов. Чем дольше длится мир, тем больше используется высоких слов, и тем слабее они становятся. Повседневная жизнь пронизана сентиментальностью. Все становится пародией на себя, и дух… не знает покоя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});