Очнулся я впервые возле берегов острова, на котором жили даны. Тогда я еще ничего не знал про данов. Разъяренный неудачей в Хольмгарде, Ролло вздумал напасть на их небольшое и небогатое поселение. Упорно не желая возвращаться домой без добычи, он выгреб из села все ценности и оставил в датских порушенных хижинах только мертвых. Словно во сне видел я молчаливых согнутых бедой людей, забирающихся на соседние драккары. Свой для перевозки рабов Ролло не использовал – то ли гнушался, то ли ждал иной, более весомой добычи.
Даны шли цепочкой, словно скот, и тогда я впервые подумал о своей участи. Огнея лишила меня разума, заставив забраться на корабль урман! Ведь понаслышке знал о творимых ими ужасах и беззакониях – Беляна сказывала. Прошиб горячечный пот, а большие белые птицы моря истошно засмеялись над моей глупостью. Голова распухла от их диких воплей, огненная пелена вновь заволокла бредущих друг за другом данов. Помню, лишь успел удивиться, а страх так и не пришел…
Когда очнулся во второй раз, птиц уже не было и варяги ходили довольные, словно нажравшиеся сметаны коты, разве что не облизывались. Глянул на палубу и все понял. Закрытые от непогоды толстыми тюленьими кожами, лежали там груды оружия, украшений, мехов, а под рукотворным навесом скорчились две молодые девушки с одинаково испуганными голубыми глазами.
Кого встретил Ролло по пути, кого ограбил – так и осталось загадкой. Он не боялся разорять ни своих, ни чужих – все равно вне закона ходил. Но тогда я и этого не знал, поэтому, глядя на девиц, пытался по одежде или речи определить их род. Не смог… Говорили они мало, больше тряслись, закусывая губы, а те слова, что долетали до моего слуха, были незнакомыми…
– Словен?
Я взглянул на небо. После долгой болезни трудно было смотреть на его ясную голубизну, веки тянуло книзу, глаза наливались слезами. Но спросившего я все-таки увидел. Правда, расплывчато, будто сквозь воду. Это был один из хирдманнов – кажется, тогда, в Мутной, именно он увидел меня первым.
– Словен? – еще раз переспросил он и присел, вглядываясь мне в лицо, словно проверял – жив ли еще? Я молчал. Сам не знал, как теперь называться. Новый я был, пустой, точно выделанная телятина, еще не испещренная рунами. Варяг покачал головой. Длинные, до плеч, светлые волосы, ясные глаза – кого-то он напоминал, кого-то, кого следовало забыть, оставить позади. Я не хотел вспоминать. Отвернулся.
Урманина громко окликнули. Захохотали дружно, и он, пробурчав какое-то ругательство, поднялся и пошел к своим. Ко времени ушел – унес воспоминания…
Надо мной громко захлопала крыльями громадная птица, пробудила бредовую мысль. Может, идет урманский ярл не на свою холодную землю, а прямиком на белокаменный остров и летит над нами проводница – Лебединая дева? Глаза сами распахнулись навстречу хлопанью, и вначале так и показалось – крыло лебединое изогнутое надо мной, а потом узрел вместо перьев синие полосы, а вместо крыла огромный кусок крепкого полотна. Варяги радовались, посмеиваясь, оживленно перекликались друг с другом. Видно, попутный ветер нес их к родным берегам и выдалась редкая возможность отдохнуть от утомительной гребли. Я поискал глазами ярла. Его нельзя было спутать ни с кем. Он гордо вышагивал среди своих хирдманнов, отрывисто командовал. Иногда улыбался шутке, иногда, коли судить по взрывам смеха, сам шутил. Кожаные штаны словно приросли к его ногам, а толстая, перехваченная кожаным же ремнем безрукавка обнажала могучую грудь и крепкие руки. Короткий меч за спиной, тяжелый топорик на поясе, длинный нож в голенище сапога… Он мало отличался одеждой от своих хирдманнов, а ведь за его драккаром шли еще три таких же! Рыжие волосы ярла выбивались из-под низкой шапки, на которую удобно было надевать шлем, а короткая борода скрывала очертания рта. Зато прямой острый, словно клюв, нос и холодные голубые глаза говорили о многом и, прежде всего, о силе и коварной расчетливости. Этот урман бросил вызов всему миру и, похоже, знал, как с ним бороться…
Всего на миг наши взоры столкнулись. Всего на миг лицо варяга омрачилось каким-то раздумьем, а потом он, словно ничего не заметив, пошел распоряжаться дальше. А все-таки он меня увидел. И что я очнулся, тоже подметил, потому что прямиком направился к уже пытавшемуся разговаривать со мной парню и что-то велел ему. Вокруг них снова засмеялись, но улыбка вождя сменилась гневной гримасой, и смех стих, не успев даже начаться, а беловолосый поднялся с удобной скамьи и с кислой миной направился ко мне. На этот раз я не отворачивался. Ждал. Все же интересно, чего хотел викинг…
– Ярл Ролло спрашивает твое имя, – коверкая словенскую речь, но все-таки весьма четко произнес посланец.
Значит, ярл Ролло…
– Отвечай! – Хирдманн легко пнул меня носком сапога. Лениво, для острастки, а еще больше в удовольствие своим дружкам, следившим издали.
После поцелуя Огней немногие выживают, а те, что остаются жить, не сразу оправляются. Я знал, что викинг не со зла ударил, а так, задора ради, но пинок мне не понравился. И варяг знал – не посмею ответить силой, слаб слишком. Знал, да ошибся. Я еще в детстве руками ловил проворных болотных ящериц и тритонов. Сапог варяга был покрупнее и в ладонь лег ровно, словно прирос. Я дернул. Не сильно, но урманин не ожидал, грохнулся на доски. Приятели его дружно загоготали, завопили что-то обидное, потому что он мгновенно налился яростью и уже руку занес для расправы, когда раздался окрик ярла. Так цепную собаку утихомиривают, когда лает понапрасну. Беловолосый недалеко от собаки ушел – стих, будто дубиной огрели. Широко расставляя крепкие ноги, ярл подошел ближе, наклонившись и больно потянув за волосы, приподнял мою голову, всмотрелся в глаза. Его лицо плыло в слезливой дымке, и сил не было оттолкнуть обидно тянущую вверх сильную руку. А все-таки я попробовал. Не удалось. Ярл был начеку, ловко перехватил мою ладонь и незаметным спорым движением полоснул по ней ножом, выдернутым из-за сапога. Кровь выступила из пореза, а Ролло, отпустив мою голову, продолжал наблюдать. Я смотрел на красные, падающие на доски капли. Сперва они капали медленно, лениво, словно не желали покидать теплое человеческое тело, а затем засуетились, заторопились, будто внезапно осознали вкус свободы. Той самой, болезненной свободы, которой и мне самому довелось вкусить. Я следил за ними, словно за живыми существами, не имеющими ко мне никакого отношения. А вытирать и не думал, только когда ощутил ноющую боль, прижал рану к губам, словно зверь, зализывающий лапу. Беловолосый, которого я уронил, что-то сказал. В ответ Ролло ощерился и рявкнул отрывисто и сердито, а потом снизошел до объяснений – принялся спокойно втолковывать обступившим его хирдманнам что-то туманное. Одно я понял – обо мне речь шла. Кабы не слабость, может, и сделалось бы мне страшно, а так – сидел, прижимая руку к губам, и безразлично глядел перед собой. Хирдманны шумели, спорили, но большинство с вождем соглашалось. Потом я узнал, о чем толковал с ними ярл. Раздосадованный своей оплошностью, беловолосый предложил отправить меня к рабам, мол, слабый да больной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});