Читать интересную книгу Разгневанная земля - Евгения Яхнина

Она услышала, как скрипнула садовая калитка, и тотчас увидела, как на дорожке показался Янош, стройный, в гусарском мундире. Таким увидела она его несколько дней назад. Сейчас он не шёл, он бежал, торопясь к ней.

Она поднялась ему навстречу, открыла дверь здоровой рукой.

— Като!

Как будто кто подтолкнул их: они бросились друг другу в объятия. Это был уже не тот второй поцелуй, о котором мечтал Янош. Была в их встрече и радость двух друзей, близких с раннего детства и не видавшихся много времени, и боль от всего пережитого каждым из них и того, что встретились они в тот момент, когда, казалось, дрожит под ними земля родной разгневанной Венгрии.

Каталина уже думала, что выплакала втихомолку все слёзы с тех пор, как узнала о смерти отца и Франца. Но теперь они текли по её щекам, и, хоть горек ещё был их вкус, они несли ей облегчение.

— Като! Като!.. — бормотал Янош.

Сколько надо сказать! Но где взять нужные слова?!

И почему-то вместо важного и нужного разговора он только повторял: «Като! Като!»

Может быть, это было потому, что он представлял себе Каталину иной. Но она была красивей, гораздо красивей, чем дома, в «Журавлиных полях», и какой рисовалась в мечтах Яноша.

— Почему ты не сказала мне сразу, что это ты?

— А зачем? — Она улыбнулась. — Ведь ты меня не признал. Забыл, значит, как я выгляжу.

— Сам не пойму, как это случилось…

И Янош принялся рассказывать, как тщетно пытался писать ей в Вену и ждал ответа, как скучал без неё, горевал, узнав о смерти кузнеца… Он спешил поделиться с ней всем, что было пережито, рассказал о казни графа Фении, сыпал именами Гёргея, Ханкиша, разных боевых товарищей. Но как не похожи были эти бессвязные слова на речи, которые он мысленно произносил наедине с самим собой!

А Каталина обмолвилась лишь несколькими скупыми словами о своей жизни в Вене.

— Постой, ты мне расскажи, как ты-то у Бема оказалась? Ума не приложу…

— У Бема?.. — Она помолчала. — После гибели отца стало мне трудно, ох, как трудно! Когда Вена оказалась в тисках, я уж и вовсе не могла на фабрике оставаться. Никому не сказала я — ни Берте, ни Карлу Мюллеру о своём решении. А надумала я пойти к Бему. Но солдаты не пускали к нему в Бе́льведер, где он жил. Тогда я пошла прямо в Ау́лу… — Увидев недоумение на лице Яноша, Каталина разъяснила: — Ах, ты ведь не знаешь, что это такое… Аула — это большущий зал в университете, а по нему и весь университет Аулой прозвали. Так вот, там всякой амуниции было навалено много, без счёта, и никем она не охранялась. Бери что хочешь. Я и выбрала для себя то, что мне пришлось по размеру… Ну, а уж в солдатской-то одежде и вестовым стать было нетрудно.

Каталина умолчала, что в Аулу ей было легко проникнуть потому, что её хорошо знали товарищи Калиша. Но она избегала разговора о Франце и поспешила переменить тему.

— Скажи мне, почему венгры не пришли вовремя, не поддержали нас? — В голосе девушки слышался укор.

Янош про себя отметил, что она говорит «нас», упоминая о венцах.

— Мы опоздали, — с горечью согласился Янош. — Опоздали, Като!.. По вине генерала Мога… Теперь главнокомандующим Верхнедунайской армией назначили Гёргея. И всё пойдёт по-иному. Да что же я, в самом деле!.. — Он вытащил из кармана приказ Кошута и протянул его девушке.

— «Каждый день приносит новые свидетельства того, как преданы своему отечеству мадьяры, — читала Каталина. — Не одни мужчины, но и женщины, плечом к плечу с мужьями, братьями и отцами, совершают беспримерные подвиги. Только что дочь кузнеца Каталина Нереи, переодевшись в военное платье, прошла через хорватские заслоны и доставила в штаб президента срочное донесение…»

Каталина и Янош взглянули друг на друга. Бледные щёки девушки покрылись пятнами румянца.

— Не одна ведь я… с Миклошем, — только и нашла что сказать смутившаяся Каталина.

«… Но в нашей стране достаточно мужчин для совершения военных подвигов… Воины уверенней идут в бой, если у них много вооружения, если они одеты тепло, если они не разуты. А на фабриках не хватает рабочих. Пусть женщины идут в госпитали, ухаживают за ранеными и больными, поступают на фабрики, готовят обмундирование и снаряжение для своих мужей, братьев и отцов!»

Глаза Каталины на мгновение зажглись радостью и снова погасли.

— Значит, мне на фабрику, — помолчав немного, произнесла Каталина, и в голосе её прозвучало некоторое разочарование. — Так велит Кошут! Поеду дом… — Каталина оборвала на полуслове. Хотела сказать «домой» и вспомнила, что дома уже нет. — Поеду на фабрику к Гувашу! — поправилась она. — Ну, а у тебя, Яношек, дорога ясная. Ты идёшь сражаться…. Да хранит бог тебя… и Венгрию!

Она подошла к окошку. Здесь на сундучке лежало аккуратно сложенное военное обмундирование, в котором она прибыла сюда вместе с Миклошем. Приподняв мундир, Каталина достала из-под него пистолет.

— Это пистолет Франца Калиша. Мне он не пригодился, но с честью служил Францу!

Каталина изменилась в лице, упомянув имя Франца. И Янош мгновенно всё понял. Сердце заколотилось часто-часто, и ему казалось, что Каталина слышит, как оно стучит, и от этого оно билось ещё сильнее.

— Убили господина Франца? — только и спросил он.

Каталина наклонила голову в ответ.

— Возьми пистолет Франца! Носи и ты его с честью!

Протягивая руку, чтобы взять оружие, Янош неотрывно глядел на Каталину. В её взгляде не было сейчас той лукавинки, которая прежде так сердила и восхищала, обезоруживала и пленяла его. На него смотрели глубокие, грустные глаза.

И вдруг все обиды, надежды, разочарования отступили для Яноша на задний план. Образ Франца, представлявшегося в его ревнивом воображении человеком, отнявшим у него мысли и внимание Каталины, расплылся, исчез. Теперь Франц был только собратом по оружию в обшей борьбе, австрийским солдатом, который протягивал, руку из далёкой Вены братьям-венграм.

Янош взял пистолет из рук Каталины.

Каталина не услышала, но прочла по губам Яноша: «Клянусь!»

Часть третья

Глава первая

Дебрецен

Новый, 1849 год начался для Венгрии тем, что пал Пешт. Столица была перенесена за реку Тиссу в Дебрецен.

Город этот, расположенный на равнине, в самом сердце страны, ещё недавно был настоящим провинциальным городом, с неторопливой, размеренной жизнью, с сонными жителями и грязными уличками — «жирным городком сала и откормленных свиней», как аттестовал его в своё время Петёфи.

Но лишь только Пешт оказался под угрозой, лишь только по распоряжению Кошута из Пешта было вывезено всё государственное имущество, как Дебрецен мгновенно преобразился. Казалось невероятным, что в то самое время, когда кругом идут бои, здесь, за Тиссой, формируется, экипируется, вооружается сильная армия.

В новую столицу со всех сторон пригоняли скот и годных для кавалерии лошадей; из Вены, Штирии, Силезии, Галиции шли контрабандные транспорты товаров для обмундирования и вооружения защитников Венгрии.

Население города росло день ото дня. Под его гостеприимными крышами закипела жизнь. Постоялые дворы были переполнены, и тот, кому удалось снять комнату, мог считать себя счастливым. Заработали вовсю промышленные предприятия, частью перевезённые сюда из Пешта, частью вновь открытые. И вскоре на столбцах газет — венгерских, немецких, английских и других — город Дебрецен стал упоминаться столь же часто, как Вена, Париж, Лондон и Санкт-Петербург.

Но тщетно попытался бы австрийский шпион проникнуть в город. Когда дело касалось Дебрецена, каждый крестьянин становился полицейским стражем и так охранял все пути к новой столице, что даже вблизи города не смел показаться ни один подозрительный человек.

Конвойных солдат и полицейских на улицах мало, но у каждого постоялого двора держат вахту крестьяне, вооружённые железными пиками. Они несут свою службу с необычайным рвением. У вновь прибывающих в город неукоснительно требуют паспорта, и горе тому, кто отважится на поездку в Дебрецен, не заручившись паспортом или другим должным образом выправленным документом. Его тут же задержат, отведут в тюрьму, и он может благодарить бога, если избежит более суровой участи.

Для шпиона нет никаких окольных путей, никакой надежды пробраться незамеченным и в степи, окружающие Дебрецен с юга. Если его не схватит первый местный житель, так схватит второй; если пропустит мужчина, не пропустит женщина или ребёнок. А если он всё же рискнёт пробраться под покровом темноты, собаки не дадут ему спуска.

На рассвете город ещё спит, и лишь из окошка ратуши пробивается слабый свет. Там бодрствует Кошут.

Кошут! При одном этом имени приосанивается каждый житель Дебрецена. Если вы заслужите его доверие — не трудитесь его расспрашивать, — он охотно вам поведает, что 4 января Кошут сам руководил переездом сюда правительства и всех учреждений. Смеясь, он напомнит, что сын казнённого изменника, Тибор Фения, назначил вознаграждение в сто форинтов за голову Кошута, что князь Виндишгрец запретил принимать бумажные деньги, выпущенные Кошутом, — «кошутки», как зовут их в народе. Но, как ни недоверчив мадьярский крестьянин, своему Кошуту он верит, и бумажные деньги крестьяне берут так же охотно, как монеты, вычеканенные из металла. А там, куда приходят австрияки, многие предпочитают закапывать «кошутки» в землю, лишь бы не обменивать их на королевскую монету. Ведь на них стоит подпись Кошута, а это означает их непреходящую ценность.