Читать интересную книгу Лавочка закрывается - Джозеф Хеллер

— У меня перевязаны трубы. Но как насчет СПИДа?

— Можешь посмотреть мой анализ крови. Он у меня висит в рамочке на стене.

— А мой ты не хочешь посмотреть?

— Я готов рискнуть. — Он накрыл ей рот рукой. — Бога ради, Мелисса, прекрати ты столько говорить.

Она согнула ноги, и он вошел между них, а потом уж они оба знали, что нужно делать.

Поздним утром на следующий день, когда Йоссаряну не оставалось ничего другого, как поверить, что они закончили, он, перебрав в памяти события прошедшей ночи, пришел к выводу, что никогда еще в своей жизни не выказывал таких мужских достоинств, не испытывал такого желания, не был столь изобретателен, эротичен, предупредителен и романтичен.

Это было замечательно; он насвистывал сквозь зубы, принимая душ после заключительного раза, потом перешел на синкопированный, жизнерадостный ритм возбуждающей и похотливой любовной темы из «Тристана». Во всем его амурном опыте не было ничего замечательнее этого, и в глубине души он знал, что больше никогда, никогда, ни единожды не пожелает пережить ничего подобного еще раз! Он полагал, что она понимает неизбежность в дальнейшем резкого сокращения его сексуальной активности; возможно, он никогда более не найдет в себе желания, воли, страсти и элементарных физических сил возыметь охоту заняться любовью еще раз с нею или с какой-либо другой женщиной!

Он вспомнил Марка Твена, который в одном из лучших своих произведений использовал сравнение свечи с подсвечником, желая таким образом подчеркнуть, что в сексуальном плане о равенстве между мужчиной и женщиной не может быть и речи. Ведь подсвечник всегда готов.

А потом он услышал ее разговор по телефону.

— И после этого раза стало пять! — жизнерадостно сообщала она Анджеле, и ее лицо горело от возбуждения. — Нет, — продолжала она после нетерпеливой паузы. — Но колени у меня точно болят.

По его собственной субъективной оценке, счет был порядка пяти и трех восьмых, но будущее предстало перед ним в более благоприятном свете, когда он услышал, что и ее кости побаливают.

— Он столько всего обо всем знает, — продолжала она. — Он знает о норме прибыли, и о книгах, и об опере. Андж, я никогда в жизни не испытывала такого счастья.

Это вызвало у него некоторое замешательство, так как он вовсе не был уверен, что желает снова иметь дело с женщиной, которая никогда в жизни не испытывала такого счастья. Но тщеславие его было приятно польщено.

А потом произошло потрясение в душе. Выключив воду, он за закрытой дверью ванной услышал мужские голоса, ведущие какую-то хитроумную дискуссию. Он услышал женский, судя по интонации, голос, явно выражавший согласие. Это был какой-то заговор. Он завязал узлом полотенце у себя на талии и вышел из ванной, готовый встретить любые подстерегавшие его опасности. Но дела обстояли еще хуже, чем он мог предполагать.

Она включила телевизор и слушала новости.

Не было никакой войны, никаких выборов, не происходило расовых беспорядков, не случилось ни крупного пожара, ни шторма, ни землетрясения или авиакатастрофы — никаких новостей не было, а она слушала их по телевизору.

Но потом, одеваясь, он почувствовал аппетитный запах яичницы с беконом и поджариваемых в тосты ломтиков хлеба. Эти прожитые им в одиночестве двенадцать месяцев были самыми одинокими в его жизни, а он все еще продолжал жить один.

Но потом он увидел, что она приправляет яичницу кетчупом, и ему пришлось перевести взгляд. Он взглянул на экран телевизора.

Две недели спустя он вдруг обнаружил, что начинает ее подготавливать:

— Мелисса, детка. — Его рука снова лежала на ее плече, и он рассеянно ласкал ее шею пальцем. — Позволь мне сказать тебе, что будет дальше. Это никак не связано с тобой. Просто это изменения, которые, как я знаю, происходят с мужчинами вроде меня, даже если у него женщина, которая ему очень не безразлична; мужчина, который большую часть времени предпочитает проводить в одиночестве, который много думает и фантазирует, на самом деле не очень-то любит отношения, в которых приходится идти на взаимные компромиссы, он большую часть времени хранит молчание, размышляет и безразличен ко всему, о чем может говорить кто-то другой; что бы ни делала женщина, его это не будет особенно трогать, до тех пор пока она помалкивает об этом и не действует ему на нервы. Это случалось раньше, со мной это случается всегда.

На каждый его довод она кивала головой, то ли соглашаясь, то ли просто пытаясь его понять.

— Я сама точно такая же, — начала она с серьезным видом, в глазах ее мелькали искорки, а губы блестели. — Я не выношу людей, которые много болтают или говорят со мной, когда я пытаюсь читать, пусть даже газету, или которые звонят по телефону, когда им нечего сказать, или рассказывают мне о том, что я уже знаю, или повторяются и прерывают меня.

— Извини, — прервал ее Йоссарян, поскольку ему показалось, что она высказалась не до конца. Он убил пару десятков минут в ванной. — Я правда думаю, — сказал он вернувшись, — что я слишком стар, а ты слишком молода.

— Ты не слишком стар.

— Я старше, чем кажусь.

— И я тоже. Я узнала, сколько тебе лет, по истории болезни в больнице.

Вот черт, подумал он.

— И еще я должен тебе сказать, что у меня не будет детей и никогда не будет собаки, и я не собираюсь покупать летний дом ни в Ист-Хэмптоне и ни в каком другом месте.

Справа и слева от его квартиры располагались внушительных размеров меблированные комнаты с ванными и местом для персонального телевизора, может быть, он мог перенести туда свои свидания с Мелиссой и встречаться с ней за ужином. Но тут опять включался телевизор, и раздавались голоса, которые она не слушала. Ей никогда не удавалось попасть на что-нибудь интересное. Хотя любовь к телевидению была одним из тех пороков, которые он не мог простить женщине, он полагал, что с этой женщиной стоит попытаться наладить жизнь.

— Нет, я тебе не скажу, кто она, — ответил Йоссарян на вопрос Фрэнсис Бич после очередного бурного заседания ОКРКАМИМ, на котором Патрик Бич горячо поддержал анонимное предложение Йоссаряна, согласно которому финансовые проблемы музея искусств Метрополитен следовало уладить, избавившись от хранившихся в нем произведений искусства и продав застройщику недвижимость на Пятой авеню. — Она не из того круга женщин, который ты знаешь.

— Это подружка той самой соблазнительной австралийки по фамилии Мор, о которой ты все время говоришь?

— Моркок.

— Что?

— Патрик, ее зовут Моркок, а не Мор.

Патрик в недоумении скосил глаза.

— А я был готов поклясться, ты поправил меня и сказал, что ее зовут Мор.

— Он и поправил, Патрик. Не обращай на него внимания. Это что, та самая медицинская сестра, о которой ты говорил? Мне было бы грустно думать, что ты упал настолько низко, что решил жениться на одной из моих подружек.

— Разве я сказал хоть одно слово о женитьбе? — запротестовал Йоссарян.

— Сказал, — рассмеялась Фрэнсис. — Ты похож на того слона, который всегда все забывает.

Неужели ему предстояла еще одна женитьба?

Колеблющемуся Йоссаряну не нужно было напоминать о немногих благах жизни в одиночестве. Ему не придется слышать, как кто-то разговаривает по телефону. На своем новом проигрывателе с автоматической заменой компактных дисков он мог целиком прослушивать «Лоэнгрина», «Бориса Годунова» или «Мейстерзингеров», или четыре полных симфонии Брукнера, мог крутить их от начала и до конца, купаясь в райских звуках музыки, которые не прерывал женский голос: «Ну, что это за музыка?», или «Тебе что, и правда это нравится?», или «Сделай, пожалуйста, потише. Я пытаюсь слушать новости по телевизору», или «Я говорю с сестрой по телефону». Он мог читать газету, не опасаясь, что кто-нибудь может ухватить следующие страницы, которые он собирался прочесть.

Он полагал, что смог бы вынести еще один брак, вот только времени на новый развод у него не было.

23

КЕНОША

Такая неудобоваримая для мятущегося ума пища распирала голову Йоссаряна во время полета на запад в начале его путешествия на встречу с женой капеллана; единственной целью этого визита было теперь выражение сочувствия и взаимное признание позорного поражения. Когда она увидела его в аэропорту, на ее лице отразилось разочарование, которое она не в силах была скрыть.

Каждый из них надеялся встретить кого-нибудь помоложе.

Герой Зигфрид, как вспомнил впоследствии Йоссарян, отправился совершать свои подвиги в роли галерного раба, сидя за веслами лодки, в которой находилась лошадь Брунгильды, и вскоре, оказавшись тет-а-тет с другой женщиной, без излишних проволочек обручился с нею.

Йоссарян сидел в салоне первого класса, и никакие безумные фантазии подобного рода не тревожили его.