Читать интересную книгу Сталинград - Энтони Бивор

Офицеры, отвечающие за снабжение войск Паулюса по воздуху, были настроены далеко не столь оптимистично. 7 декабря главный интендант 6-й армии сетовал: «Продовольственные пайки урезаны на треть, а где и наполовину, чтобы армия смогла продержаться до 18 декабря. Отсутствие фуражного корма означает одно – бо́льшая часть лошадей будет прирезана. Только так удастся дотянуть до середины января».[684]

У офицеров люфтваффе из 9-го зенитного дивизиона, обслуживающих аэродром «Питомник», вообще не было никаких иллюзий. Они понимали, что для поддержания боеспособности 6-й армии необходимо минимум 300 рейсов в день, но об этом и речи не шло. Для тихоходных и неповоротливых транспортных Ю-52 была опасна не только окрепшая и осмелевшая советская авиация, но и зенитные соединения, которые вели огонь по всему периметру «котла». Кроме того, Йешоннек и Геринг не учли то, что аэродромы могут оказаться в зоне действия тяжелой артиллерии противника. Хуже того, они не сделали поправку на погодные условия, хотя имелся опыт предыдущей зимы. Впереди были дни с бесконечными дождями и практически нулевой видимостью, а также с такими сильными морозами, что запустить двигатели самолетов не удавалось, даже разведя под ними костры. Никто из офицеров люфтваффе, за исключением, пожалуй, Рихтгофена, ни в самом «котле», ни за его пределами не осмеливался говорить правду. «Если бы мы сделали это, – утверждал впоследствии один из них, – сие было бы расценено как пораженческие настроения».[685]

Самолеты должны были не только доставлять горючее, боеприпасы и продовольствие – теоретически две тонны на каждый «Юнкерс-52» и значительно меньше на «Хейнкель-111», но и вывозить раненых из главного полевого госпиталя, расположенного рядом с «Питомником». Очевидно, свидетельством пессимизма офицеров было и секретное решение вывезти всех немецких медсестер еще до того, как эвакуировали бо́льшую часть раненых, чтобы женщины не попали в руки к русским. Чтобы сохранить решение в тайне, предпринимались все усилия, но офицерам 369-го хорватского пехотного полка оно стало известно. Союзники стали упрашивать летчиков люфтваффе вывезти их любовниц, переодетых медсестрами. Лейтенант, к которому обратились хорваты, симпатизировал им и обещал помочь, однако его начальник, полковник, отказал, заметив, что это безнравственно. Лейтенант настаивал: «Какое имеет значение, кто они: хорватские шлюхи, медсестры или кто-то там еще? Нужно вывезти женщин отсюда, спасти от русских».[686] Полковник все равно отказал, но у лейтенанта были основания полагать, что хорватам все-таки удалось тайком посадить своих девиц в самолеты.

Вокруг аэродрома становилось все больше землянок, палаток и блиндажей. В них размещались всевозможные штабы и пункты связи, а также главный полевой госпиталь. Не в последнюю очередь поэтому «Питомник» быстро превратился в одну из главных целей советских истребителей и бомбардировщиков. В течение 10, 11 и 12 декабря советская авиация нанесла по нему 42 удара.[687]

Несмотря на активность своей авиации над «котлом», русские все еще не осознали, какую крупную группировку им удалось окружить. По оценке полковника Виноградова, начальника разведки штаба Донского фронта, в ходе операции «Уран» было окружено около 86 000 человек. Истинное число оказавшихся в ловушке, с учетом союзников и «хиви», предположительно было почти в 3,5 раза больше: около 290 000 человек. В «котле» оказались остатки двух румынских дивизий, хорватский полк в составе 100-й егерской дивизии и автотранспортная колонна итальянских войск, которая по роковому стечению обстоятельств выбрала этот момент, чтобы собирать среди сталинградских развалин дрова.[688]

В боях западнее Дона и на северном фланге самые большие потери понес 11-й корпус Штрекера. Австрийская 44-я пехотная дивизия потеряла почти 2000 человек, 376-я пехотная – 1600, 384-я пехотная – свыше 900. Офицеры 6-й армии по вечерам сидели за импровизированными столами в землянках, засыпанных снегом, и при свете свечей писали родственникам погибших солдат: «Мне выпала тяжелая обязанность сообщить, что ваш сын… муж… брат…»

Солдатам приходилось вспоминать реалии Первой мировой войны. Пехотинцы в возрасте рассказывали о Западном фронте, поминая черный юмор того времени. Не осталась забытой и старая практика окопной жизни, в частности единственный источник теплой жидкости, чтобы смыть с рук засохшую грязь…

После холодной первой половины ноября наступила оттепель, и «генерал мороз» ненадолго уступил место «генералу слякоти». Рытье окопов и землянок в каждой дивизии обусловливалось конкретными обстоятельствами. Тех, кому пришлось отступить на неподготовленные позиции, ждали большие объемы, даже с учетом того, что значительная доля тяжелого физического труда выпала «хиви» и русским пленным. Немцы многому научились во время уличных боев в Сталинграде. Они рыли землянки под подбитыми танками и стремились максимально эффективно использовать особенности местности. Однако в первые дни после окружения земля оставалась промерзшей – почва не оттаивала, даже если разводили костры. В открытой степи самым большим дефицитом были дрова. Кроме того, дерево нужно было для перекрытий землянок. Не посчастливилось крестьянским домам, расположенным вблизи передовой. Их обитателей, запасших на зиму топливо и утепливших стены соломой, выгнали на улицу. На их глазах дома тут же раскатали на бревна. Немецкие солдаты выламывали доски пола и оконные рамы, чтобы укреплять свои землянки.

Солдаты разоряли жилища мирных жителей и в то же время стремились создать в своих землянках хотя бы видимость уюта. Они изготавливали из подручных материалов рамки для открыток и фотографий близких. Никто не смел трогать чужие реликвии и уж тем более шутить над ними. Офицеры все силы прикладывали для того, чтобы у них были лежанки, столы и скамьи. Генерал Эдлер фон Даниэльс, командир 376-й пехотной дивизии, после того как его соединение переместилось на новые позиции на юго-западном фланге, устроился в комплексе землянок, безукоризненно спланированном одним из офицеров его штаба. Командир Курта Ребера, капеллана, выполнявшего также обязанности врача 16-й танковой дивизии, приказал вырыть себе очень большой блиндаж, в который втащили пианино, брошенное офицерами другого соединения. Там, под землей, откуда наружу не проникало ни звука, он играл Баха, Генделя, Моцарта и Патетическую сонату до минор Бетховена. Исполнение было красивым, хотя и исступленным. «Он продолжал играть, даже если стены сотрясались от близких разрывов и с потолка сыпалась земля».[689] Командир 16-й танковой не встал из-за инструмента даже тогда, когда вошедшие офицеры доложили, что бой идет у входа в блиндаж.

Некоторым частям посчастливилось остаться на своих прежних позициях. 297-я пехотная дивизия, располагавшаяся южнее Сталинграда, успела закончить сооружение прекрасно спланированного подземного госпиталя до начала наступления русских. Офицеры опасались, что им придется бросить это удобное убежище вместе со всем медицинским оборудованием, койками, посудой и кухонной утварью, привезенными из Германии, но после того, как вокруг окруженной группировки окончательно установилась новая линия фронта, к всеобщему облегчению выяснилось, что госпиталь по-прежнему находится на их территории.

Многие солдаты до окружения так и не успели получить зимнее обмундирование, поэтому им пришлось, что называется, импровизировать. Степень эффективности была разной, но все стремились надеть советские мешковатые кальсоны, под мундиры – нательные рубахи, а сверху стеганые телогрейки. Последние ценились особенно высоко. Головные уборы военнослужащих вермахта не выдерживали никакой критики. В сильные морозы их каски превращались в морозильники, поэтому солдаты обматывали головы платками, шарфами и даже русскими портянками. Остро не хватало меховых рукавиц. Находились умельцы, которые шили их из шкур убитых бродячих собак. Кое-кто даже изготовил себе жилеты из неумело выделанных лошадиных шкур, однако все эти изделия получались очень грубыми и неудобными, если только не удавалось заручиться помощью какого-нибудь бывшего скорняка или шорника.

В тех частях, которые из-за советского наступления были вынуждены обустраиваться в голой степи по западной линии недавно образовавшегося «котла», царила страшная антисанитария. «По ночам мы ужасно мерзнем, – писал в своем дневнике один офицер, часть которого отступила с правого берега Дона. – Как долго нам предстоит спать под открытым небом? Человеческий организм этого не выдержит. В довершение ко всему грязь и вши!!!»[690] В таких условиях у солдат не было возможности обустроить ходы сообщений и отхожие места. Они спали, тесно прижавшись друг к другу, словно сардины в банке, в вырытых в земле ямах, прикрытых брезентом. Стремительно распространялись инфекционные заболевания. Дизентерия возымела деморализующий эффект, поскольку больному солдату приходилось садиться над лопатой прямо в окопе, после чего выбрасывать испражнения через своего товарища.