Читать интересную книгу Марид Одран - Джордж Эффинджер

— Поверь мне, я не хотел тебя выслеживать. Я поступил так, потому что мне это было необходимо.

— Почему необходимо? — спросила она, откинувшись на спинку старого рваного дивана, в складках которого осела плесень и кошачья шерсть. Она налила себе еще стакан, забыв предложить вылить мне и Саиду.

— Для меня чрезвычайно важно, — сказал я и стал рассказывать ей о своей жизни в далеком городе, где я жил в бестолковой суете, пока Фридлендер Бей не избрал меня орудием своей воли.

— Ты сейчас живешь в городе? — спросила мать, и в голосе ее послышалась ностальгическая грусть, удивившая меня.

— Я снимал угол в Будайене, — ответил я, — но Фридлендер Бей поселил меня в своем дворце.

— Ты работаешь на него?

— У меня не было выбора. — Я пожал плечами. Мать понимающе кивнула. Меня удивило, что она знала Папочку.

— Для чего же ты приехал?

Объяснить это было непросто.

— Я хотел бы выяснить все об отце.

Она бросила угрюмый взгляд поверх стакана с виски.

— Ты же все знаешь о нем, — сказала она.

— Сомневаюсь, что все. Ты уверена, что этот французский матрос был моим отцом? Она тяжело вздохнула:

— Его звали Бернар Одран. Мы встретились в кофейне. Тогда я жила в Сиди-бель-Аббис. Он пригласил меня пообедать, и мы сразу понравились друг другу. Я переехала к нему. Потом мы полтора года жили вместе в Алжире. Но однажды, вскоре после твоего рождения, он исчез. С тех пор я никогда больше не слышала о нем и понятия не имею, куда он смылся.

— Я навел о нем справки. Он умер. Мне потребовалась масса времени, чтобы проверить память алжирских компьютеров. В военно-морских силах Прованса числился некий Бернар Одран, появлялся он и в Мавритании, в те дни, когда Французский конфедеративный союз пытался возобновить над нами контроль. Проблема в том, что за год с лишним до того, как я родился, ему вышибли мозги каким-то неопознанным предметом. Может быть, ты вспомнишь и расскажешь мне подробнее о том времени?

Это разозлило ее не на шутку. Мать вскочила, швырнув в меня стаканом с остатками виски. Я услышал, как Саид рядом что-то бормочет себе под нос, вероятно молитву. Мать угрожающе надвинулась на меня. Ее лицо было искажено гневом.

— Ты назвал меня лгуньей? — возопила она. Правду сказать, у меня были для этого основания.

— Я только сказал, что архивные документы говорят другое.

— К черту документы!

— Они также говорят, что ты выходила замуж семь раз за два года, не говоря уже о разводах.

Гнев моей матери несколько поостыл.

— Как это попало в компьютеры? Я никогда не выходила замуж — официально. С регистрацией и прочей волокитой.

— Думаю, ты недооцениваешь способности государственной слежки. Все это там, в компьютерах, выставлено на всеобщее обозрение.

Сейчас стало видно, что она испугалась.

— А что еще ты выяснил?

Я отпустил ее с крючка, на который она попалась сама.

— Больше ничего там не было. Если ты что-то скрываешь, то можешь не беспокоиться. Это была ложь. Я узнал еще много интересного про. свою мамочку.

— Хорошо, — вздохнула она с облегчением. — Мне не нравится, что ты суешь нос в мои дела. Сын, уважающий своих родителей, так не поступает.

У меня было что ответить ей, но я решил пока об этом не говорить.

— Что легло в основу этого ностальгического расследования, — тихо сказал я, — одно дело, которым я занимаюсь для Папочки. Население Будайена с благоговейным страхом называет Фридлендер Бея Папочкой. Лейтенант полиции, управляющий Будайеном, умер, и Папочка решил, что нам нужен своего рода специалист по общественным связям, чтобы обеспечивать контакт между ним и полицией. Он попросил меня заняться этой работой.

Ее рот скривился.

— Вот как? Значит, ты носишь оружие? И у тебя есть значок?

Отвращение и брезгливость к полицейским, видимо, была у меня наследственной.

— Да, — как можно небрежнее бросил я, — у меня есть оружие и значок.

— Твой значок недействителен в Алжире, свинья.

— Здесь мне всюду оказывают должное почтение. — Я не был уверен в том, что сказал. — Кстати, работая с полицейским компьютером, я не упустил случая ознакомиться со своим досье, так же как и с досье некоторых моих коллег. Занятно, мое имя и имя Фридлендер Бея появились вместе. И не только в записях последних лет. Я насчитал по крайней мере восемь записей — конечно, это лишь догадка, ничего определенного, но это предполагало некоторую степень кровного родства между нами.

Мое сообщение вызвало бурную реакцию Халф-Хаджа; мне бы следовало рассказать ему об этом раньше.

— Ну и что? — спросила мать.

— Как это «ну и что»? Что все это значит? Ты можешь сказать по-человечески: обнималась ты с Фридлендер Беем в дни твоей золотой юности или не обнималась?

Она взбесилась снова:

— Черт побери, я обнималась со многими парнями. Думаешь, я каждого запоминала? Я забывала, как они выглядят, еще не покинув их объятий.

— Ах, значит, ты не хотела влюбляться? «Останемся друзьями», не так ли? Друзьями, доверенными настолько, что им всегда можно открыть кредит. Или ты всегда просила плату вперед?

— Магреби! — закричал Саид. — Это же твоя мать!

Вот уж не думал, что Халф-Хаджа можно хоть чем-нибудь шокировать.

— Да, это моя мать. Посмотри на нее.

Она в три шага пересекла комнату и наотмашь влепила мне пощечину. Я чуть не упал.

— Убирайся к чертовой матери! — завопила она. Я приложил руку к щеке, не сводя с нее глаз.

— Сперва ответь мне: мог Фридлендер Бей стать моим отцом?

Она с трудом сдержалась, чтобы не влепить мне вторую пощечину.

— Да, мог, как и любой другой мужчина. Вернись в город и вскарабкайся на папочкины колени, сыночек. Глаза б мои тебя не видели.

Я как раз собирался осуществить мамочкино желание. Тем более что можно было считать игру оконченной.

Повернувшись к ней спиной, я немедленно покинул эту отвратительную дыру, даже не побеспокоившись захлопнуть дверь. Это сделал Халф-Хадж, в то время как я что было духу мчался вниз по лестнице.

— Слушай, Марид, — закричал он мне вслед. Подобная реакция Саида на происшедшее удивила меня. — Кажется, случившееся сегодня большой сюрприз для тебя…

— Ты так считаешь? Поразительная догадливость, Саид, ты сегодня просто в ударе.

— Но ты не можешь так обращаться со своей матерью. Вспомни, что сказано…

— В Коране? Знаю. А что в Пути Истины сказано о проституции? Что там сказано об опустившейся женщине, в которую превратилась моя мать?

— Ты можешь говорить что угодно. Я никогда еще не встречал в Будайене карманника, который бы оказался такой дешевкой.

Я холодно улыбнулся:

— Большое спасибо, Саид, но я больше не живу в Будайене. Ты забыл? И с кражами я завязал. У меня постоянная работа.

Он плюнул мне под ноги.

— А еще недавно ты был готов на все ради заработка в несколько киамов.

— Во всяком случае, если я побывал на дне общества, то это не значит, что и моя мать должна быть там же.

— Прекрати осуждать свою мать.

— Почему ты не можешь помолчать о ней? Слышать об этом больше не хочу. Твоя жалость растет прямо на глазах, Саид, — сказал я. — Но ты всего еще не знаешь. Моя мать-кормилица пошла по рукам задолго до того, как стала в одиночку растить нас с братом. Она вовсе не была такой гордой матерью-одиночкой, какой себя выставляет. Слишком много в ее истории белил и румян.

Халф-Хадж пару секунд не сводил с меня безмолвного взора.

— Ну и что? — сказал он наконец. — Половина женщин, опытных и дилетанток, занимаются тем же, однако ты обращаешься с ними по-человечески.

У меня было что ответить ему: «Ты прав, Саид, но ни одна из них не была моей матерью», — однако я промолчал.

Он мог бы возразить на это, да и вообще наша перепалка мне стала казаться глупой и бессмысленной. Злость моя уже порядком повыветрилась, несмотря на то что после стольких лет разлуки эти семейные новости меня здорово расстроили. Трудно было принять их спокойно. Я понимал, что теперь должен забыть свое фальшивое прошлое, а ведь я всегда гордился своим наполовину берберским — наполовину французским происхождением. Одевался я, как правило, в европейском стиле: ботинки, джинсы, клетчатые рубашки. Вероятно, я всегда чувствовал свое превосходство над арабами, среди которых мне выпало жить. Теперь мне предстояло свыкнуться с мыслью, что я всего лишь мог оказаться сосудом, в котором слилась кровь берберов и арабов.

В мои мысли ворвалась хриплая ритмичная музыка в стиле «рок» середины двадцать первого века. Какая-то забытая группа с жуткими подвываниями исполняла отвратную песню непонятно о чем. Я никогда не изучал испанских диалектов и не запасся испаноязычным дадди. Если же мне придется когда-нибудь общаться с колумбийскими промышленниками, то они вполне могут поговорить со мной и по-арабски. Я питаю к ним особо нежные чувства по той простой причине, что на сегодняшний день они являются самыми бойкими производителями наркотиков. А для чего еще нужна Южная Америка? Эта перенаселенная, голодающая, испаноязычная Индия в Западном полушарии. С тех пор как Испания, их страна-прародительница, примерила на себя ислам и вежливо отказалась от него, их национальный характер измельчал. Так их наказал Аллах.