Потом он что-то неразборчиво сказал тому усатому солдату, и тот, придерживая винтовку, побежал, расталкивая мощными плечами людей.
— Выход будет идти через контрольно-пропускной пункт на улице Русской. Все понятно? Идти по улице Русской!
— А нам в другую сторону! — крикнул кто-то из толпы.
— Ничего… Потерпите… — ухмыльнулся лейтенант. — И хотелось бы предупредить: в городе действуют банды провокаторов, типа этих.
Он небрежно кивнул на флэшмоберов.
— Граждане! Будьте бдительны!
Потом он спрыгнул с грузовика и жестом подозвал к себе совершенно ошалевшего Павла.
— Со мной пойдешь, — тоном, с которым соглашаются, сказал лейтенант.
Они подошли к маленькой кучке задержанных клоунов.
— Значит, так… За контрреволюционную агитацию, по статье пятьдесят восемь дробь десять и пятьдесят восемь дробь семь, вы передаетесь под юрисдикцию органов НКВД.
Лейтенант покосился на транспарант.
— Какая контрреволюционная агитация? Вы что? — выкрикнул кто-то из группы «лжекрасноармейцев». Павел отметил, что крикнули на совершенно чистом русском языке.
— Дискредитация образа красноармейца, нарушение общественного порядка, распитие спиртных напитков, ношение огнестрельного оружия… — парировал лейтенант.
— Это макеты… — всхлипнул тот же голос.
— А с этим органы разберутся. Сержант! По грузовикам их! А вы, девицы, стоять!
Бойцы оттеснили штыками трех девиц в ночнушках.
— Проститутки?
— Студентки мы… — пискнула самая смелая из девок, судорожно прикрывая полураспахнутое декольте.
— Проститутки вы. Кто ж еще в ночном белье будет на людях днем расхаживать. Сколько заплатили? — в ледяном взгляде лейтенанта не было ничего мужского, похотливого.
— Сто гривен… За акцию…
— Дешевки… — Лейтенант дернул щекой и сплюнул под босые ноги девок. — Сержант. Этих в отдельную машину. И смотри там!
— Да на кой они нам, лядящие! — скривился сержант. — Через них поди полгорода прошло… Тьфу!
И, вполне искренне, сплюнул тоже.
— Стой! Этого… В погонах сюда давай!
Два рядовых подтащили под руки единственного из ряженых, который был в погонах.
— Поляк? — сердито спросил лейтенант.
— Да что вы! Укр… Русский я!
— Белогвардеец, что ли?
— Эээ… Я…
— В золотых погонах-то почему?
— Какую уж форму выдали в театре… — виновато пожал «золотопогонными» плечами пацан.
— В театре… — хмыкнул лейтенант. — Лицедеи… Ладно, тащите его.
— Подождите… господин… товарищ… А что мне будет? — отчаянно закричал зайцем пацан, которого потащили солдаты.
— Социальная справедливость тебе будет, — буркнул себе под нос лейтенант и тут же забыл про ряженого.
А потом лейтенант повернулся к Павлу:
— Откуда?
— Из Питера. Эээ… Санкт-Петербурга. Журналист я.
— Из Ленинграда, что ли?
— Да. То есть, так точно!
— Лети домой, репортер! — отвернулся лейтенант.
— Подождите, — схватил его за руку Павел. — А с этими что будет?
Он показал на зареванных флэшмобовцев, которых, подталкивая штыками и прикладами, красноармейцы сажали в полуторки.
— Там разберутся, — посмотрел на него лейтенант и неожиданно улыбнулся. Хорошо так, открыто улыбнулся. — Отработают где-нибудь на лесоповалах лет по пять и заново жить начнут. Подумаешь… Еще спасибо скажут. Знали бы они, что тут через пару лет начнется…
— А что?
— Не твоего ума дело! — отрезал внезапно посуровевший лейтенант.
— А мне-то что делать? — внезапно испугался журналист.
— Домой летите и пишите, — пожал плечами командир.
— Что писать-то?
— Пишите… — тут лейтенант призадумался. — Пишите, что русские вернулись.
Павел зашагал мимо грузовиков с проститутками и пьяными студентами, а потом спохватился и побежал обратно. К лейтенанту:
— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант!
— Что? — сердито обернулся тот. — Летите, товарищ журналист. Не задерживайте!
— Фамилия у вас какая, мне ж про вас писать!
Лейтенант вдруг покраснел, как могут краснеть только блондины с тонкой кожей:
— Да обычная у меня фамилия. Советская. Турсунбаев я. Запомните?
Потом резко отвернулся и закричал:
— Иванов, Гонгуладзе, Барабаш! Я же сказал: девок отдельно сажать!
Павел улыбнулся и зашагал к взятому напрокат аэрокару.
Действительно… Русские вернулись!
Вятка, 2009 г.
Я ЖИВУ В ТУ ВОЙНУ
Не убит подо Ржевом.Под Москвой не сгорел.Не тонул под Одессой.В Сталинград не успел.Не дошел до Белграда.В Туле я не стонал.И под Старою РуссойБез вести не пропал.Не исчез в Бухенвалъде.Под Демянском не лег.Не растоптан под Курском.И под Брест я не смог.В Ленинграде не умер.И в Керчи не кричал.Не замерз под Рыбачъим.И в Берлин не попал.Не целован я пулей.Но от пули болит.Я к войне прикоснулся.И я тоже убит.
Однажды я поехал в «Поиск»… Впрочем, об этом позже.
Хочу предупредить, что рассказы будут жесткие,
нелицеприятные и многие на меня обидятся. Что ж, это мое мнение. Если вы не согласны — пишите свое.
И начну я с того, чем Вахта заканчивается…
1. ЗАХОРОНЕНИЕ
Странное дело. Когда работаешь — кости воспринимаются абсолютно нормально. Ну кости и кости. Иногда белые, иногда черные. Чаще почему-то рыжие. Кости и кости, да… Никаких эмоций особых нет. Пустота в душе… И эта пустота взрывается на кладбище.
Синявино, 2009.
Огромная могила. Вырыта экскаватором. Около сотни гробов. В них наши деды — мальчишки и мужики. Пятьсот сорок девять человек.
Только там начинаешь понимать, что это не кости, не останки — люди.
И странное, мистическое ощущение, что они вот тут.
Несешь гроб к могиле. И чувствуешь руки тех, кто там в гробу. Они помогают нести…
Опускаешься в эту огромную яму, устланную лапником. Ставишь гробы — один на другой. Потом идешь обратно.
Они тебя ведут. Словно подталкивают в спину: «Мы — мертвые. Не место тебе тут, живому».
Я ощущал их прикосновения на своих плечах.
Они словно извиняются.
Они себя виноватыми считают — за то, что не смогли вернуться к своим мамам, к своим женам, к своим девочкам.
И я себя виноватым считаю.
Пятьсот сорок девять парней. Опознанных — человек пятнадцать.
Я ни одного не опознал…
Лезно. 1996.
Котелок, вывернутый взрывом наизнанку. Весь в дырах от осколков.
Восемнадцать фамилий на нем… «Иванов, Кузнецов, Переходько, Хуипбергенов, Штильман…» Не помню сейчас всех. Не помню и где этот котелок. Знаю: эти фамилии сейчас на памятнике в умирающей — или уже умершей? — деревеньке Лезно. Это под Чу-дово. Новгородская область.
Восемнадцать фамилий…
Один из вас, один из восемнадцати — лежит в гробу. Кто ты, брат?
Представить только… Один котелок, переходивший из рук в руки восемнадцать раз… Как это? Брать в руки котелок из руки убитого друга? Как его отмывать от крови?
Не узнать никогда. Пока сам не лягу в землю — не узнаю.
Я верю, что мы встретимся там. Я верю. Мы еще выпьем, мужики!
Демянск. 1999.
Дождь такой, что мы соскальзываем в могилу. Падаем туда. Вместе с простыми сосновыми гробами. Весь вечер перед этим опаляли их паяльными лампами. Чтобы было красиво.
Они смеются нам черепами из гробов. Смеются над нами. Им все равно так-то — в каком гробу лежать! Но приятно, почему-то знаю. Домовина все-таки…
Извините, мужики. Почему я чувствую свою вину перед вами?
Почему я не с вами?
Шатаюсь, как пьяный. В глазах темно. Ничего не вижу. Только могилу и гробы, гробы, гробы…
Севастополь. 2008.
Мы прощаемся с ними, когда складываем мешки с людьми в багажники двух легковушек. Гробов не будет. Могил не будет. Ждите, мужики, до весны. Тут, в Украине, бестолковые законы. Надо вызывать ментов к месту находки костей, заводить уголовное дело по факту убийства. Проводить экспертизы. Потом уже хоронить, когда будет доказано, что ЭТО останки времен войны. Этим займутся уже местные поисковики. Мы же граждане другого государства. Впрочем, пацаны, которых мы складываем в багажники — воевали за всех. В том числе и мужик с Первой Крымской войны. Из двадцать пятого Смоленского пехотного полка.
Жаль — не смогу бросить землю вам на гроб. Поэтому — украдкой, так чтобы никто не видел — кладу две сигареты в украинский багажник немецкого авто, пахнущий русским бензином.
Синявино. 2009.