теряешь. — Степан разорвал пачку, ловко щелкнул пальцем по ее дну, и несколько сигарет наполовину выскочило из пачки. Он еще раз поднес сигареты Саше, но тот отвел его руку.
Саша хорошо знал Степана, потому что его младший брат, Сережка Петров, учился вместе с ним.
— Степан, ты Ласкина молодого видел? — спросил Саша.
— Тут торчит, — ответил Степан, закуривая, — и Сенька-воин с ним.
— Что делают?
— Ну что… В карты режутся, чего еще делать? — Степан сощурил глаза, усмехнулся.
Слово за слово, и Саша узнал, что, оказывается, Сенькина компания обставила Ласкина. Он у них в долгу теперь, как в шелку. Они кормят его, поят, ночлег предоставили и деньги авансом дали на игру. Отец его приходил, хотел было ремнем его взять, да сын ответил тем же. Такая драка разгорелась, что водой разливали.
— А ты агитировать пришел? — сощурил глаза и усмехнулся Степан. — Слова, брат, тут — что горох об стену.
Саша с грустью глядел вдаль.
Неподалеку на обширной поляне пасся табун Степановых коней.
Вот среди них произошло какое-то движение. Несколько коней вырвалось вперед, за ними еще и еще, и вмиг табун косяком понесся по поляне к лесу.
В то же мгновение Степан бросился к коню, привязанному к дереву, ловко вскочил в седло и поскакал наперерез косяку.
Саша невольно залюбовался стройным всадником, его безупречной осанкой.
Степан подскакал к табуну, и тут произошло что-то необычайное. Сначала один, потом другой конь отделились от табуна и пошли за Степаном. Через секунду живая лавина уже неслась за Степаном туда, куда он направлял своего коня. Лошади скрылись за поворотом дороги, в кустах.
Саша поднялся с земли, не спеша отряхнул приставшие к одежде сухие листья и пошел в деревню, носящую старое название — «Выселок». Деревня эта была очень своеобразной и по своему молодому облику, и потому, что в ней не было коренного населения.
Саша прошел мимо новых домов. Они были совершенно одинаковые, и поэтому он не нашел дома Петровых, хотя не раз в нем бывал. Вдруг кто-то окликнул Сашу. Это был Сережка. Он с ватагой черных кудрявых малышей гонял по улице мяч. Ребятишки, с любопытством поглядывая на Сашу, окружили его таким тесным кольцом, что Сережке пришлось прикрикнуть на них. Они не испугались, но все же сочли за благо расступиться, и Сережка, взяв Сашу под руку, повел его по дороге, предварительно искусно и угрожающе дрыгнув длинной ногой. Это означало, чтоб малыши не смели за ним идти.
— Неужели все братья и сестры? — с удивлением спросил Саша.
— Четыре штуки…
— А остальные тоже на тебя похожи.
— Цыганская кровь! — с гордостью сказал Сережка.
В нем действительно чувствовалась цыганская кровь: черные волосы, завитые в мелкие колечки, коричневый загар на лице, не сходящий и зимой, глаза иссиня-черные, нос с горбинкой, с тонкими выразительными ноздрями и густые черные брови, сросшиеся на переносье. Сережка был на удивление худой и длин-ныи.
Ребята прошли до самого бойкого места деревни — до деревянного дома с широким крыльцом, где помещалось сельпо, а напротив в сарае торговали керосином. Сережка, не таясь, подчеркнуто важно курил и часто сплевывал, видимо, не получая от курения особого удовольствия.
— Тыс Пипина Короткого глаз не спускай, — говорил Саша товарищу.
— Уговорить его в школу вернуться и домой? — спросил Сережка.
— Нет. В школе ему давно делать нечего. Пусть в колхоз или на завод идет работать. Домой ему тоже путь отрезан. Надо его от Сенькиной компании оторвать.
— Ну и договорились, — рассудительно сказал Сережка. Он сразу понял, в чем дело. — Слышь, Санька, пойдем, я тебе Степановых коней покажу. Есть один — Ураганом зовется. Ой, конь!
— Пойдем!
Они вышли за деревню… Там на открытой поляне с желтой травой, выгоревшей от летнего солнца и высохшей от осенних ветров и заморозков, стояли продолговатые строения, в которых размещалась коневодческая ферма.
Сторож беспрекословно пропустил Сережку и Сашу. Они вошли в помещение и, несмотря на открытые окна и двери, ощутили едкий запах конского пота и одновременно острый запах прелого навоза. Справа и слева, разделенные легкими перегородками, стояли светлые конюшни с большими окнами и решетчатыми дверями. Везде было чисто и пусто, только в конце коридора слышалось негромкое, сдержанное ржание.
— Ураган! Ураганчик! — позвал Сережка и почти побежал на повторное тихое ржание. Глаза у Сережки блестели. — Вот посмотри какой! — говорил он с гордостью.
Саша остановился как зачарованный.
Конь действительно был на диво. Сказочный Сивка-бурка! Гордо подняв голову с черной гривой, нетерпеливо поглядывая на мальчиков огненными глазами, Ураган перебирал тонкими, с белыми отметинами ногами и, будто давая любоваться собой, с тихим ржанием повертывался то могучей грудью, то стройным лоснящимся боком цвета вороньего крыла.
— Ураган! Ураганчик! — восторженно твердил Сережка.
Саша с изумлением смотрел на товарища.
В школе считали, что Сережка лентяй, лежебока и плохой ученик, ничем не интересуется, а оказывается, он вот какой!
— Степану помогаешь? — спросил Саша.
— Помогаю. Ураган на моих руках…
Сережка отодвинул деревянный засов, вошел в конюшню.
— Ты не входи, — небрежно сказал он, — еще лягнет.
Саша остался за решеткой и попытался протянуть руку через решетку и дотронуться до гордых и тонких трепещущих ноздрей Урагана. Но конь взмахнул головой и не принял Сашиной ласки.
Зато, как только подошел Сережка, конь спокойно положил голову на его плечо.
— Вот школу кончу — и сюда, уже договорился, — не шевелясь, сказал Сережка.
Ураган поднял голову, как бы считая, что достаточно наградил мальчика своим вниманием.
Сережка достал из кармана кусок сахара и на ладони протянул Урагану. Тот осторожно забрал сахар губами.
Сережка, провожая Сашу за деревню, нарочно свернул окольными путями к поляне, где пасся Степанов табун. Там его и оставил Саша. На Сережку он возлагал теперь большие надежды. Характером тот обладал настойчивым, к ребятам подход имел — ему и Ласкину сговориться друг с другом было вполне возможно.
ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Немало слез пролила Стеша с тех пор, как Людмила Николаевна запретила Саше бывать у них. Можно было, конечно, протестовать, поговорить с отцом, который обо всем этом не знал, но Стеша молчала, стесняясь открыть отцу свои чувства.
Она видела, как оскорбил Сашу этот поступок Люд-милы Николаевны, и ей казалось, что, будь Саша другим, он мог бы возненавидеть ее, Стешу. Чтобы как-то утешить его и выразить ему свое сочувствие и горе, она несколько раз писала ему записки. Писала и рва-ла: «Я люблю тебя, Саша, люблю больше всех на свете и не хочу скрывать этого от тебя. Думай что хочешь. Я сама