Читать интересную книгу Баязет - Сергей Бородин

— «Карл, милостью божией король франков, великому государю Темирбею. Привет и мир!

Великий амир! Ни закону, ни вере не противно и разуму не вопреки, следует считать полезным, когда короли и правители, невзирая на различия в языке и вере, по доброй воле устанавливают и укрепляют между собой узы уважения и дружбы, ибо сие ниспосылает благоденствие и мир на их подданных. И посему, великий амир, ведайте: монах Иоанн, епископ, переслал через брата Сандро послание, коим вы желали нам здоровья и осведомлялись о делах наших и просили нас возвестить о походе и победе нашей, по милости божией ниспосланной нам. На словах о ней скажет брат Франциск, находившийся в ту пору в Константинополе. И мы полагаем великую пользу и уповаем на помощь божию, когда меч ваш обрушится на голову врага всего мира и вашего врага Баязито, что послужит на благо нашему намерению посылать купцов ваших-наших для спокойного и беспрепятственного торга среди ваших-наших народов. О вашем намерении, касающемся того Баязито, соблаговолите оповестить нас, дабы мы могли содействовать, как вам угодно было пожелать, в том деле, о коем устно, через монаха Иоанна, епископа, а сей Иоанн устно через брата Сандро, сообщали нам. Благодарение вам за милостивые пожелания и приветы, а также за многие милости, дарованные вами многим христианским людям, нашим подданным, беспрепятственно посещающим ваши владения по торговым делам, а также по делам веры. Мы готовы столь же содействовать выгодам ваших людей, буде посетят наши земли, где представится надобность, в той же мере, как это угодно вам, и даже более, если будет нужно.

Дано в Париже в третий день июля, в год господа нашего Иисуса Христа тысяча четырёхсотый».

Тимур слушал, вдумываясь в каждое слово.

— Редифранса пишет, якобы брат Франциск скажет нам о великой победе доблестного короля.

— Великая победа, великая победа! Император Византии воззвал о помощи, и наш благочестивый король внял его мольбам. В год господа нашего тысяча триста девяносто девятый король наш отправил на помощь императору Мануилу маршала Бусико и с ним две тысячи рыцарей и отважных воинов на семнадцати кораблях. Они привезли изголодавшемуся народу в Константинополь много хлеба и поддержали дух наших братьев в Галате и в Пера. Воины сошли с кораблей в Константинополе и заняли многие селения и крепости по Босфору и по Геллеспонту. Османы бежали оттуда, и это очень подняло дух наших людей. После таких побед император Мануил спокойно выехал, дабы посетить христианские королевства.

Франциск, дожидаясь, пока Сандро переводил его рассказ, вглядывался в лицо Тимура, пытаясь понять, какова сила этого рассказа, оценит ли «повелитель монголов» доблесть франкских героев.

Тёмное лицо Тимура ничего не выразило.

Франциск сказал:

— Наш благочестивый король полагает благом, если великий амир ударит Баязито со своей стороны. Он предлагает союз и помощь.

Этих слов Тимур нетерпеливо ждал. Его бровь чуть шевельнулась, и Франциск оценил это как добрый знак.

— Мы напишем победоносному Редифранса, — ответил Тимур. — Да будет вражда к этому турку постоянной в сердце вашего амира. Мы поможем рыцарям, когда ваш милостивый король призовёт прочих королей и рыцарей для удара по турку со своей стороны. Это поможет нам. Это приблизит победу. Об этом мы напишем, когда Иоанн-епископ пошлёт человека к своему королю. Скажите об этом Иоанну в Султании.

Подданным французского короля принадлежали и Галата, и Пера, торговые пригороды Константинополя. Французский король правил в те годы Генуей и Венецией, и его слово могло удержать купцов от аренды или продажи кораблей Баязету.

Но с этим делом медлить нельзя. Нужно послать письмо, не дожидаясь, пока доминиканцы съездят в Султанию.

— Кто из вас отвезёт королю мой ответ?

Доминиканцы, переглянувшись, молчали.

— Сейчас же, завтра же!

Доминиканцы колебались.

— Кошелёк золотых вам на дорогу и хорошие подарки вашему королю. Как, брат Сандро?

Этот разбойник внушал больше доверия. Тимур показал на него Шах-Мелику:

— Собери его в дорогу. Выдай всё, что надо. Письмо он утром получит. Пусть утром скачет назад в Трапезунт — и ай-да в Париж, на полном скаку!

И неожиданно для растерявшихся монахов спросил у Франциска:

— А в Галате у вас, слыхать, голод? Люди мрут?

— Очень голодно.

— То-то.

Он отпустил их, не сомневаясь в их согласии на поездку. Решение было найдено — ударить Баязета сразу с обеих сторон! Тут уж никакая хитрость, никакая молниеносная быстрота его не спасёт.

Только отпустив монахов, он заметил, что в келье мерцает голубой свет: брезжило тусклое арзрумское утро, и отсвет снега пробился сквозь щель окна в эту остывшую, захолодавшую келью.

Тимур вслед за монахами вышел наружу. Послушал, как зацокали по мёрзлой земле подковы. По звуку стальных подков узнал, что монахи приезжали на своих лошадях. Копыта Тимуровой конницы, подкованной более плоскими, железными подковами, стучали иначе.

«Что же это они, не пожелали прибыть на моих лошадях? Блюли достоинство своего короля, что ли? Редифранса!..»

Он привык этим странным именем называть короля Франции, ибо принял за королевское имя слышанный от генуэзских купцов титул Карла — ре ди Франса.

Подковы смолкли, когда всадники свернули на улицу, немощёную, скованную ночным заморозком. Весь Арзрум, плоский, прижатый к земле, безмолвно расстилался в утренней мгле. Хмурый, неприютный город, лишённый деревьев, кое-где приподнимал купола древних храмов да несколько башен с осыпавшимися вершинами.

Вдруг Тимура поразил крик о помощи, резкий в этой предрассветной тишине.

Он обернулся.

С краю двора, у трапезной, казначей хлестал пытавшегося заслониться руками курда плёткой по лицу, по голове, по бритому темени. Кожа кое-где треснула, потекла кровь…

Другой курд побежал было к казначею, протягивая перед собой руки, моля о пощаде.

Но прежде чем второй добежал, казначей выхватил саблю и глубоко врезал её между плечом и шеей повинного курда. Он разрубил бы и второго, но его удержали собравшиеся воины.

Тимуру не хотелось идти к себе в келью. Обойдя толпу, он вошёл в трапезную и велел привести казначея.

Казначеи явился, пытаясь утишить своё возбуждение, но странно вздрагивал, как это бывает у детей после плача.

— Что у тебя?

— О великий государь! Я виноват, я виноват, я виноват!..

— Говори!

— Эти курды воры! Грабители!.. Я, как стало светать, позвал здешнего учёного-армянина. Взяли по факелу, пошли в подвал. Вчера армяне пристали: продай книги, продай книги! А книг-то мы не разобрали. Надо было глянуть, что за книги. Надо было вспороть мешки да оценить каждую: по книгам — и цена. Армянин — книгочий [так], в этом деле сведущ. Гляжу, курдов на страже только двое, да и те не снаружи, а в сторожке спят. Остальные где? Не знают. Отпираю подвал, а оттуда ветром на нас! Такой ветер — бороду мне к груди прижимает, факелы задувает — сквозняк! Спустились, глянули: а из подвала — другой ход, дверь нараспашку! Вот и несёт ветром. Я — за мешки. Которые с одеждой — пятьдесят семь мешков, — все целы. Которые с книгами тех нет. Бегу к выходу, а он у них из подвала — прямо на огород. На снегу поперёк гряд — следы. Бежим по следам, — что такое? — двое монахов зарубленных, армянских. Третий ещё жив, ползёт по снегу. «Кто тебя?» «Курды из стражи». — «А почему ты здесь?» Слово к слову — понял: монахи здешние ночью через чёрный ход, о котором нам не сказали, выволокли мешки с книгами. А курды из стражи их увидели — да на них! Двоих зарубили, третьего не добили, остальные разбежались, ушли. И курды, ухватившись за те мешки, тоже ушли. Я кинулся к этим, которые спали. Стал спрашивать, а они проспали, ничего не могут сказать. Вот я на них и напал, не стерпел.

— Где же мешки?

— Бегу искать.

— А армянин, который с тобой был, не знает? У них сговору не было? Они ведь все заодно.

— Не спросил. Я его сгоряча к первым двум привалил.

— Горяч!

— Государь! Великий! Я виноват! Я виноват… Я их догоню!..

— Без тебя догонят. Ты остальные мешки пойди прибери. Небось сгоряча на сквозняке кинул? Запри их и жди, пока с тебя спрос начнут.

Из тридцати человек братии в монастыре не отыскали никого.

По крутым, стёртым каменным ступенькам поднялись в келью игумена. Оказалось, она изнутри закрыта на засов. Но ни на зовы, ни на приказ, ни на стук ответа не дождались. Мечами взломали дверь. Выбеленные голые стены. Старый тяжёлый стол у окна. Плошка с обмерзшей по краям водой. Широкая тяжёлая скамья. Соломенный тюфячок, латаный лоскут вместо одеяла. В нише истрёпанный молитвенник. На скамье мёртвый старец. Решили, что умер он с голоду: ни крошки хлеба в келье не нашли.