Итак, героический образ блокады в воспоминаниях очевидцев отнюдь не ограничивается рамками официальных представлений о героизме. Многие из наших информантов, «герои поневоле», склонны оценивать блокаду в большей степени как трагедию, нежели как подвиг жителей города. Но и в этом случае информанты обращаются к официальному блокадному дискурсу, оспаривая его или, наоборот, соглашаясь с ним. Этому способствуют и вопросы, задаваемые исследователем в конце интервью – вопросы о статусе блокадника, о героизме, о сохранении памяти. Как правило, эти вопросы провоцируют и развернутые оценочные суждения, и яркие примеры, которые не вошли в основную, спонтанную часть рассказа.
Мы рассмотрели, по сути дела, два разных способа обнаружения неявных смыслов в интервью: анализ внутренней структуры рассказа и сравнение с другими рассказами на ту же тему. Построение рассказа есть слепок диалогических процессов конструирования смысла – неважно, осознаются эти процессы говорящим или протекают неосознанно. Рассказчик, хотя бы и в монологическом фрагменте интервью, выступает как участник воображаемого свернутого диалога. В ходе анализа мы частично реконструируем этот диалог. Обращение же к материалам разных интервью, принадлежащих одному корпусу, и – шире – прочтение одного интервью в свете других текстов разных жанров позволяют высветить разные составляющие, взаимодействующие внутри текста интервью, разные «голоса», выступающие источниками оценок и отбора фактов. Можно сказать, что рассказчик – хотя бы и в монологическом фрагменте – вынужденно говорит хором.
Примечания
1 О методике сбора интервью подробнее в этой книге см. статью В. Календаровой «„Расскажите мне о своей жизни“: сбор коллекции биографических интервью со свидетелями ленинградской блокады и проблема вербального выражения травматического опыта» в настоящей книге. См. также: Розенталь 2003: 322–356.
2 Подробно о здравом смысле и других системах представлений, диктующих осмысление рассказов и обеспечивающих их связность, см.: Linde 1993:163–191.
3 Механизм устройства текста, обеспечивающий связанные друг с другом отсылки к «одному и тому же», в терминологии X. Сакса именуется membership categorization device (Sacks 1992).
4 В этом случае сегменты будут соответствовать «элементарной мысли» (термин П.П. Севбо, см.: Севбо 1969) или «элементарной составляющей» (Жлобинская, Штерн 1990: 57–64). См. также классическую статью о сегментации и структурной организации нарратива, впервые опубликованную в 1967 году: Labov, Waletzky 1997.
5 Это соответствует положению, введенному Лабовым и Валецки, о том, что каркас нарратива составляют высказывания, последовательность которых не может быть изменена без разрушения смысла.
6 Универсальные черты построения нарратива, выделенные Лабовым, применимы к самым разным повествованиям; вопрос в том, насколько эффективным оказывается в разных случаях метод тематической иерархии.
7 Термин французской структурной семантики и нарратологии, предложенный А.Ж. Греймасом (Greimas 1966) для обозначения повторения семантических элементов, обеспечивающего связное прочтение текста. Выделение в процессе анализа ниточек смысла, сшивающих текст и придающих ему связность, позволяет предложить интерпретации, произвольность которых ограничивается самой структурой рассказа.
8 Архив Центра устной истории ЕУ СПб. Интервью № 0101016. Имя и отчество информанта изменены.
9 Полный текст интервью доступен на сайте Центра устной истории Европейского университета в Санкт-Петербурге по адресу: http://www.eu.spb.ru/oralhist/ krjukov.htm
10 То есть сообщение вспомогательных по отношению к повествованию, необходимых для его интерпретации сведений.
11 Вообще говоря, было бы насилием над материалом искусственно подразделять выражения и отраженные в текстах представления на принадлежащие разным дискурсам – официальному, публицистическому и тому подобное – и противопоставлять им некое собственное (простонародное, интеллигентское и так далее) видение событий респондентом. В значительной мере это пересекающиеся сферы.
12 Отдельные замечания о стилистике таких обращений см. в работе И. Утехина (2004: 274–305)-
Влада Баранова Память о блокаде в семейных рассказах
Коллекция, собранная Центром устной истории ЕУ СПб. в рамках проекта «Блокада в судьбах и памяти ленинградцев», содержит интервью не только с жителями блокадного города, но и с их детьми. Всего было собрано 11 интервью (средняя продолжительность записи одного интервью составляет около часа) людей 1949–1969 годов рождения, чьи родители жили в блокадном Ленинграде. Все респонденты – жители Санкт-Петербурга, имеют высшее образование.
Интервью со «вторым поколением» проводились с целью представить, какие образы блокады актуальны для современных горожан, каковы механизмы трансляции памяти об этом событии, какое место в формировании образа блокады занимают рассказы родственников и «общегородские» символы и какие именно воспоминания о блокаде закрепляются в семейном тексте. Рассказы современной русской семьи как устойчивые повествовательные тексты были подробно рассмотрены И.А. Разумовой (Разумова 2001). Воспоминания, циркулирующие внутри семьи, содержат взгляд группы на «большую» историю, соотносят внутренние семейные происшествия с макрособытиями. Рассказ о прошлом семейной группы каким-то образом структурирует это прошлое, ранжирует события как значимые или незначимые. В семье есть, как правило, собственный набор наиболее устойчивых, часто повторяемых воспоминаний о блокадном опыте: как правило, это сюжеты, связанные с одномоментным кризисом и его ликвидацией (спасении от смерти, неожиданной помощи извне). Рассказы людей, чьи родители пережили блокаду, содержат как спонтанные тексты, размышления, вызванные вопросами интервьюера, так и устойчивые семейные сюжеты. Интервью различаются главным образом большей или меньшей подробностью в пересказе «семейных» блокадных сюжетов. Вероятно, большая «разработанность» нарративов связана с особенностями семьи респондента (устойчивостью внутрисемейных связей, близостью интервьюируемого к тем или иным родственникам). Не претендуя на подробный анализ рассказов детей блокадников (в первую очередь в силу ограниченности материала), хотелось бы отметить некоторые общие закономерности в отношении респондентов к блокадному опыту семьи.
Интервью были посвящены одной теме – блокадному опыту родителей и разговорам о блокаде в семье ( single-issue testimony, по классификации британских специалистов по устной истории; см.: Slim et al. 1998:114–125, особенно с. 117), однако часть вопросов касалась биографии интервьюируемого и членов его семьи. Как правило, респондент сам стремился воссоздать (авто)биографический контекст. Интервью проводились по возможности в свободной форме, монолог респондента не прерывался. Если рассказчик сам выбирал тему, то интервьюер задавал лишь уточняющие вопросы. Анкета-путеводитель1 содержала приблизительные формулировки вопросов, позволяющие раскрыть несколько интересовавших интервьюера тем: основные источники информации о блокаде (семья, школа, музеи, книги и так далее), их значимость для респондента в разные периоды его жизни; способы трансляции памяти; место воспоминаний о блокаде в семейном тексте; отношение к блокаде респондента и членов его семьи.
Один из вопросов анкеты касался того, возникали ли в семье разговоры о блокаде по инициативе респондента, интересовался ли он специально блокадой и военным опытом своих родственников. Достаточно часто этот вопрос вызывает у интервьюируемого дискомфорт, желание как-то оправдать недостаточный, по его мнению, интерес к блокаде и истории своей семьи. Стандартные объяснения указывают на невнимание к рассказам родителей или бабушек и дедушек:
Информант :…Бабушка рассказывала. Пыталась как можно больше рассказать, а я, по глупости детской, конечно, слушал невнимательно. Она часто повторяла одно и то же. Мне казалось это скучным. Бывало, к сожалению (Архив Центра устной истории ЕУ СПб. Интервью № 0202004; далее указывается только номер; м., 1960 г. р.).
Информант :…Вы же знаете, когда были детьми, мы не очень к этому прислушивались. Потом с годами-то люди уходят (№ 0202007; ж., 1949 г. р.).
Подобные сетования носят в современной культуре почти обязательный характер, когда речь идет об уже умерших родственниках и их культурном и историческом опыте. Свое знание о блокаде почти все респонденты характеризуют как недостаточное:
Информант : Ну, я считаю, что это совсем мало. Недостаточно. Наверное, надо, действительно, посмотреть что-то… Я серьезно.
Интервьюер : Нет, я совсем не хочу как-то провоцировать.
Информант : Нет, ну не потому что… а как-то действительно. Вот так вот сейчас рассказываю, и думаешь, что это вообще стыдно, на самом деле (№ 0202010; ж., 1953 г. р.).