Читать интересную книгу Бар эскадрильи - Франсуа Нурисье

ОБЩИЙ ПЛАН III

На самом деле в середине апреля многие писали Жосу, но он этого не знал. Письма, адресованные на улицу Сены, где обустроился Ланснер и его службы, и письма, пришедшие на улицу Жакоб, вместо того чтобы быть переадресованными на улицу Шез, были отданы секретарше Брютиже, а та вручила их своему патрону, который решил их «разгруппировать», чтобы самому отдать Жосу, «из деликатности». Всю субботу после полудня он их вскрывал, читал и классифицировал. Три или четыре, бесцветных, были отданы адресату с надписью «открыто по ошибке, приносим извинения». Большая же часть других осталась в коробке в глубине одного из выдвижных ящиков письменного стола Брютиже. Некоторые письма, чересчур дружественные к Жосу или враждебные к новой команде, снабженные соответствующими примечаниями, отмеченные галочкой с подчеркиванием некоторых имен, дали повод для составления списка подозреваемых. Он не был длинным, поскольку выражения безусловной верности и благодарности оказались редкими. Главный редактор насчитал имен пятнадцать, положил список в свой портфель и понемногу начал репрессии.

В результате с некоторыми традиционными авторами внутренних рецензий перестали консультироваться, некоторых переводчиков перестали приглашать, а пять или шесть авторов вдруг столкнулись с неожиданной принципиальностью и подозрительностью. Им предложили возобновить контракт, дали даже кое-какие преимущества, дабы привязать покрепче к новому ЖФФ. За исключением одного романиста, который хлопнул дверью, другие, польщенные, подписали контракты. После чего над их судьбой надолго повисли тишина и равнодушие. «Я создал заслон», — объявил Брютиже Мазюрье. Победа была скромной: господин Зять и главный редактор боялись повального бегства, настоящего кровотечения. Жос был любим, и можно было опасаться, что самые живые из его авторов, даже если и не пойдут за ним, поскольку за ним было некуда идти, вдруг возьмут да и проявят характер: пойдут разведывать что-нибудь у конкурентов. Ничего подобного не произошло. Две или три звезды воспользовались всеми этими пертурбациями, чтобы округлить свой процент с тиража. Другие приходили, задавали вопросы, выпрашивали ласки. Им их щедро отпускали. У Брютиже, на что уже по натуре мизантроп, человек без иллюзий, это вызвало отвращение. «Вот ведь проститутки», — задумчиво шептал он после каждой встречи с присоединившимся автором.

Если бы Жос Форнеро смог прочитать некоторые из украденных писем, если бы он на них ответил с коварством и теплотой, которых от него безусловно ждали его корреспонденты, ему бы удалось разжечь оппозицию в окружении ЖФФ. Вместо этого отправители соболезнований, не получив ответа, посчитали, что Форнеро действительно сильно переменился, что он теперь лишь тень самого себя и что надо «постараться понять» команду «Евробука». И они побежали на улицу Жакоб курить фимиам. «Поменять обложку — это опасное приключение», — сказали они. Так что они ее не поменяли. Если им случалось встретить Жоса (а это могло произойти только на улице, потому что он перестал посещать места, где писатели порой пересекаются со своими издателями), они имели столько же оснований, как и он, держаться отстраненно, что они и делали. Разрыв отношений с забвением многих лет доверия требовал всего две минуты и происходил, например, на краю тротуара улицы Севр или бульвара Сен-Жермен, под лучами июньского солнца. Лица каменели, губы сжимались. Одного вопроса хватило бы, чтобы все прояснить, но работники пера ясности предпочитают горькое удовольствие обиды. Что касается Жоса, то ему безумно хотелось, чтобы вся его катастрофа была завершена. Вот в таком состоянии он и уехал в Довиль.

Он вернулся в Париж спустя месяц, а то и больше, вернулся в оцепеневший августовский Париж. От Вальдигьера до улицы Шез он проехал, не останавливаясь, стараясь не видеть ни желтой травы, ни семейств, пошатывающихся от усталости и ненависти. Пустой город под свинцовой тяжестью полудня показался ему более привычным, чем ирреальная Франция, по которой он колесил целых пять недель. Он долгими медленными часами ходил по Парижу вдоль опущенных железных решеток, вдоль фасадов домов с закрытыми ставнями, ходил с облегчением человека, избежавшего смертельной опасности, иногда останавливаясь, чтобы выпить кружку пива в еще открытом кафе, где томились туристы с красными руками. Однажды на тротуаре пятнадцатого округа, под башнями Богренель, он встретил Делькруа, чья широкая физиономия разверзлась в простодушной улыбке. «Почему вы мне не ответили, Форнеро?» — спросил он. Трех реплик им хватило, чтобы догадаться о маневре, жертвой которого стал Жос. Взволнованный, он согласился выпить виски, которое Делькруа заказал в баре японского отеля, куда они заскочили. Поговорили о разных вещах.

На следующий день, который был днем самого низкого уровня воды в Сене, Жос поискал в ящике связку ключей с улицы Жакоб, которую он, по невнимательности, сохранил. Он пересек, не задерживаясь, волны иностранцев, которые бились у берегов Сен-Жермена. 15 августа, в послеобеденной духоте он мог не бояться встретить какое-либо знакомое лицо. На улице Жакоб комната охраны была заперта, двор — пуст. Он поднялся по лестнице, за сохранение которой сражался двадцать лет, чтобы при желании иметь возможность ускользнуть, не пересекаясь с надоедливыми посетителями. Дверь во двор скреблась все по той же плитке, и ключ с наработанной легкостью вошел в старый замок. Издательства никогда не взламывают: там нечего красть. Дверь третьего этажа открылась так же легко, и он очутился в коридоре, куда выходило помещение, выполнявшее функции зала ожидания и бюро Луветты, пахнущее новым деревом и свежей краской. Тут Жос остановился — стук сердца отдавался в голове.

Все даже самые незначительные изменения бросались ему в глаза: новая пишущая машинка, шкафы с закрывающимися дверцами вместо полок с былым милым беспорядком, футуристический диванчик. Луветта все еще работала, Жос это знал. Ее пытались выпихнуть досрочно на пенсию, но она этому сопротивлялась. Жос узнавал ее порядок, отточенные карандаши, пустые корзины. Он открыл второй ящик стола, и двойной аромат — мяты и липы — ударил ему в нос: никогда пунктуальная Луветта не была застигнута врасплох с дурным запахом изо рта или потными подмышками. Среди желудочных таблеток, спичек, бумажных платков и тюбика дезодоранта Жос нашел универсальный ключ, все еще прикрепленный к маленькому утенку из желтого пластика: у святой Терезы не посмели отнять ее единственную привилегию. Может быть, поменяли замки?

Не открывая дверь в «Альков» (он знал через Луветту, из телефонного разговора с ней, что там обосновался бывший Господин Зять), Жос вышел и проследовал лабиринтом коридоров до двери Брютиже. Ключ действовал везде. Он оставил желтого утенка в замке и продолжил свой путь. Там, где стеклянные стены позволяли увидеть помещение изнутри, можно было догадаться, по расположению и беспорядку сидений, как в публичном саду в конце дня, какое собрание и какая встреча здесь имели место в часы перед нерабочим днем пятнадцатого августа. Жос дошел до коммерческих служб. На стене программа на сентябрь-декабрь, как и прежде, не была закрыта специальной дверцей, которую он в свое время заставил повесить и тщетно требовал, чтобы ее закрывали. Беглый осмотр показал ему, что в основном осенью доходы ЖФФ будут такими, какими он их предвидел весной. Одна или две неожиданности, три незнакомых имени: неизданных вещей мало. «Потребуется год, — подумал он, — чтобы следы прошлого поредели…» В углу листа он прочитал: «Совместное издание Ланснер-ЖФФ: «Роман Замка», том II, определить дату». На большом панно из пробки, которое закрывало всю стену, кнопками были приколоты проекты иллюстраций обложек. Только одному «Замку» были посвящены шесть гуашей большого формата, одна из которых была обведена красным кругом. Жос внимательно всмотрелся в нее, моргая и держа руки на поясе. «Ладно, — подумал он, — теперь это ваше дело…»

Получается, что для того, чтобы помешать вот этому, — гуашь броская (но, кажется, недостаточно…) — он разворотил всю свою жизнь, потерял Издательство, прервал дело тридцати лет? Это было смехотворно. Героически или смехотворно? Достойный подражания любитель словесности или просто смешной мудак?..

Жос уселся на маленький диванчик, на который садились посетители Ланглуа, и более внимательно рассмотрел все шесть проектов обложек. «Они выбрали не лучшую», — констатировал он. Им было как будто стыдно, как будто у них возник приступ деликатности. Он оглянулся: противоположная стена была украшена двумя, а то и тремя сотнями суперобложек и обложек, уже отпечатанных, использованных ЖФФ за прошедшие десять лет. Каждая, или почти каждая, вызывала в памяти Жоса какой-нибудь спор, какую-нибудь иллюзию, иногда приступ ярости. Иногда это была прибыль, иногда потерянные деньги, представление, которое он в себе выработал, о репутации Издательства («До каких пор можно заходить слишком далеко?»), стычки с Брютиже, смех с Клод, поводы для колких острот, брошенных литературными авторами, которых эта скрытая снисходительность задевала. «Я уступал сотни раз, — подумал Жос, — почему же я взорвался на сто первый?..»