Выступая же на обсуждении журнала 15 марта 1967 года, он еще более заострил свои мысли:
«„Новый мир“ открыто заявляет о своих идейно-эстетических пристрастиях и воспринимает как похвалу странные упреки в том, что он „гнет свою линию“. „Гнуть свою линию“ — значит быть принципиальным, держаться того, в чем убежден… Да, мы придерживаемся линии реализма, правдивого изображения действительности, верности великим заветам русской классической литературы…
Так сложилось, что „Новый мир“ в последние годы приобрел значительное общественное мнение… С одной стороны, очевидный факт, что по крайней мере две трети художественных произведений, привлекавших в последнее время самый широкий читательский интерес, появилось на страницах „Нового мира“. С другой стороны, деятельность журнала как в печати, так и в устных выступлениях характеризуется как порочная, очернительская».
Со сказанным Твардовским было трудно спорить, и прения в общем сложились в пользу «крамольного» издания[54]. На общем фоне «выделялись, — записывал Александр Трифонович на следующий день, — гнусавцы Чаковский (всё пытавшийся дать понять, что линия „Нового мира“ выходит за пределы собственно литературные) и Соболев, которого я оборвал при его попытке пришить мне Синявского».
Чаковский доносительски сетовал на то, что «чрезвычайно редко можно увидеть на страницах „Нового мира“ слова „социалистический реализм“», и был поддержан Тихоновым, который, со своей, еще раньше подмеченной Твардовским «чиновничьей готовностью потрафить чему полагается», поддакнул: «Что же касается социалистического реализма — там его не найдешь».
Но наиболее явственно выражал официальную точку зрения на журнал и «рвался в бой» Грибачев. «А где же, — гневно вопрошал он, совершенно в духе недавней правдинской статьи, — в журнале произведения другого плана, показывающие поступательное развитие жизни, с широким общественным дыханием? Таких ярких произведений нет. И получается однобокость».
Подобно Чаковскому, не чурался он и определенного внелитературного «жанра»: «Мне кажется, что часть артиллерии „Нового мира“ установлена с наводкой на одни и те же позиции. Я не буду уточнять, вы знаете, о чем речь».
Эх, если бы и все обсуждение было в таких тонах, — вероятно, досадовали в «высоких» кабинетах.
Впрочем, в дневнике Воронкова все выглядит в «нужном» духе:
«Выступления товарищей были содержательны, отличались критической заостренностью, принципиальностью и доброжелательством. Было высказано много убедительных мнений по отдельным произведениям, опубликованным в „Новом мире“. Товарищи, характеризуя их негативную окраску, отмечали, что хорошо бы журналу, владеющему „воинственным пессимизмом“, овладеть „воинствующим оптимизмом“[55], подвергли обстоятельному анализу отдел критики, на ряде примеров показали пристрастность суждений о творчестве отдельных писателей, приводящих в итоге к узости взгляда на многообразие литературных явлений, указали на шаткость некоторых эстетических позиций журнала. Говорили о важности партийной позиции каждого литературно-художественного органа и на примерах показали допущенные просчеты журнала… Было отмечено, что попытка редакции бесстрастно относиться к провокационной болтовне за рубежом о „либеральной“ направленности журнала недопустима и ставит редакцию в ложное положение».
И ни слова о том, что, как записывал поэт, «критика сопровождалась густыми комплиментами журналу и главному», что говорилось о «целом ряде блестящих произведений», опубликованных в «Новом мире»! «Проработка», на которую многие надеялись, явно не состоялась.
Не в эти ли дни родилось стихотворение, которое поэт в самом начале апреля предложил, в числе других, «Юности», где оно и было вскорости, в мае, опубликовано:
Такою отмечен я долей бедовой:Была уже мать на последней неделе,Сгребала сенцо на опушке еловой, —Минута пришла, — далеко до постели.
И та закрепилась за мною отметка,Я с детства подробности эти усвоил,Как с поля меня доставляла соседкаС налипшей на мне прошлогоднею хвоей.
И не были эти в обиду мне слухи,Что я из-под елки, и всякие толки, —Зато, как тогда утверждали старухи,Таких, из-под елки,Не трогают волки.
Увы, без вниманья к породе особой,Что хвойные те означали иголки,С великой охотой,С отменною злобойЕдят меня всякие серые волки.
Едят, но недаром же я из-под ели:Отнюдь не сказать, чтобы так-таки съели.
(«Такою отмечен я долей бедовой…»)
Однако и не сказать, чтобы унялись!..
Тем более что медведь, как за глаза со злобной опаской именовали Твардовского противники, просто, по их понятиям, на рожон лез! Восхищенный солженицынским талантом, не только напечатал несколько его рассказов, трудно проходивших через цензуру, но и думал опубликовать роман «В круге первом» — о заключенных, работавших в так называемых шарашках, секретных научных лабораториях, а то и целых закрытых институтах. Еще в 1964 году с автором был заключен договор, и Твардовский пытался добиться разрешения на публикацию, вновь, как и в случае с «Одним днем…», направив часть рукописи Лебедеву. Тот, однако, на этот раз высказался о ней крайне отрицательно. А после смещения Хрущева вскоре последовал фактический запрет публиковать произведения на «лагерную» тему.
Другой роман Солженицына, «Раковый корпус», тоже очень понравился Твардовскому, который для ознакомления с ним ездил на несколько дней в Рязань, к автору. Роман казался более «проходимым», но его продвижению воспрепятствовали быстро ухудшавшаяся «репутация» Солженицына и арест его рукописей.
Окончательно все осложнило направленное Солженицыным в мае 1967 года письмо четвертому Всесоюзному писательскому съезду с предложением потребовать отмены цензуры.
Конечно, Солженицын был прав. Твардовский заговаривал о том же еще при своих встречах с Хрущевым по поводу «Одного дня…».
Однако история с письмом съезду, которое было для поэта-редактора полной неожиданностью, впервые ясно обнаружила, что любимый автор с ним, выражаясь мягко, недостаточно откровенен.
Александр Трифонович склонен был объяснять и оправдывать его поступок изъятием рукописей и всей складывающейся вокруг него атмосферой. И сделал все, чтобы случившееся не только не имело для его «подшефного» тяжелых последствий (на чем уже настаивали![56]), но даже открыло бы дорогу «Раковому корпусу». Твардовский добился было решения срочно напечатать в «Литературной газете» главу из романа с указанием, что полностью он будет опубликован в «Новом мире». Однако от Солженицына требовали, чтобы он предварительно в какой-то форме «отмежевался» от «шума» вокруг его письма съезду, а он не соглашался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});