Читать интересную книгу Невеста Нила - Георг Эберс

С этими словами Филипп бросился на диван и рассказал Горусу Аполлону о своей встрече с Орионом.

— Но нелепее всего то, — заключил он, — что этот юноша почти понравился мне, так как из него на самом деле, кажется, выйдет прок, и я почти готов простить своему счастливому сопернику. Однако, — прибавил врач, порывисто вскакивая с места, — когда я помогу Ориону увезти маленькую Марию от старой, спятившей с ума ханжи, то немедленно брошу лечение девочки. У нас в Мемфисе немало шарлатанов, готовых ухватиться за богатую практику. Что касается меня…

— Ты будешь по-прежнему лечить больного ребенка, — прервал Горус Аполлон наставительным тоном.

— Чтобы каждый день растравлять свою сердечную рану? — воскликнул Филипп, подбегая к старику и оживленно жестикулируя. — Ты думаешь, мне приятно встречаться с возлюбленной негодного молокососа!

— Чем чаще это будет повторяться, тем лучше, — отвечал ученый. — Мало-помалу ты привыкнешь видеть в Пауле только хорошенькую девушку, каких очень много в Египте, и притом невесту другого.

— Жаль, что сердцу нельзя сказать «куш!», как охотничьей собаке, — возразил Филипп с презрительным смехом. — Нет, здесь один исход! Мне нужно прочь из Мемфиса, а пожалуй, было бы еще лучше совсем исчезнуть с лица земли… Как мне жаль своего утраченного спокойствия! Неужели его нельзя возвратить?

— А почему же и нет? Мы можем смотреть на все со своей собственной точки зрения. Я расскажу тебе одну историю из моего прошлого. Однажды я написал сочинение о старом и новом календаре, и мой учитель требовал, чтобы я прочитал лекцию об этом предмете в Александрийском музее — теперешние школы в Александрии едва ли заслуживают этого имени, — однако я не решался выступить перед публикой, стесняясь присутствия ученых слушателей. Тогда наставник посоветовал мне вообразить, будто бы в аудитории передо мной не людские головы, а капустные кочаны. Я последовал его совету, справился со смущением, и лекция шла как по маслу.

— Остроумный анекдот, — отвечал Филипп. — Но я не вижу, что может быть общего…

— Из моего рассказа следует, — перебил его старик, — что ты должен видеть в твоей обожаемой дамаскинке, конечно, не капустный кочан, а самое обыкновенное существо, которое никогда не будет тебе близким. Стоит приложить немного энергии, и ты излечишься от сладкого недуга любви.

— Да, если бы сердце собой представляло математическую единицу, а страсть поддавалась календарной регламентации. Ты — мудрец; твои рукописи и таблички послужили тебе стеной, которой ты защитился от юношеских увлечений.

— Кто знает! — загадочно возразил ученый. — Во всяком случае, я не поддался бы малодушию и не бросил бы своего старого друга и отца ради женщины, отвергнувшей мою любовь. Обещаешь ли ты прекратить глупую болтовню о бегстве из Мемфиса и тому подобных нелепостях?

— Научи меня прежде владеть собой.

— А ты сам постараешься бороться со своей слабостью?

— Да, из уважения к тебе.

— Обещаешь ли ты по-прежнему лечить маленькую Марию, которую я очень люблю, несмотря на ее происхождение?

— Обещаю, до тех пор пока ежедневные встречи…

— Ну хорошо. Остальное придет само собой; а теперь давай заниматься!

Горус Аполлон и Филипп проработали до глубокой ночи; а когда старик остался один, то подумал про себя: «Пока Филипп нужен ребенку, честный малый не уедет отсюда; а до тех пор я успею вырыть яму проклятой сирене».

… На следующее утро Орион был занят по горло. Он успел еще до рассвета снарядить двух надежных гонцов в Дамьетту с письмами, в которых заключалась просьба к Колумелле приготовить парусник для беглецов.

Второй гонец должен был выехать тремя часами позже первого, чтобы задуманное предприятие не потерпело неудачи, если с одним из посланных случится несчастье.

Потом сын мукаукаса отправился в гавань, где нанял добротную вместительную нильскую барку из Дамьетты; хозяин ее, надежный, ловкий человек, обещал держать договор в секрете и быть готовым к отплытию завтра вечером.

Дорогой из гавани у Ориона блеснула важная мысль. Вернувшись домой, он пошел в казначейство, где с помощью Нилуса составил духовное завещание, которое завтра утром предстояло засвидетельствовать законным порядком у нотариуса. Юноша назначил своими главными наследниками мать, племянницу Марию и Паулу. Он распределил вклады на больницы, сиротские приюты и церковь и завещал значительную сумму «справедливейшему из домашних судей», казначею Нилусу. Даже гречанка Евдоксия, воспитательница Марии, не была забыта. В конце завещания был приказ отпустить на волю всех рабов, а чтобы они не терпели нужды, дать им во временное пользование землю в одном из обширнейших наследственных имений в Верхнем Египте. Верным слугам и вольноотпущенникам Орион увеличивал их жалованье, назначенное еще покойным отцом. Эта работа заняла несколько часов. Нилус, составлявший завещание под диктовку Ориона, был приятно поражен: он удивлялся предусмотрительности и доброте юноши, которого считал погибшим человеком после происшествия на суде.

Орион распорядился, чтобы завещание было вскрыто в случае, если он не вернется через четыре недели из путешествия. Из этих слов казначей понял, что сын мукаукаса, последний потомок славного рода, подвергает себя большой опасности. Нилус поседел на службе у Георгия, и рискованное намерение молодого господина тревожило его. Однако по своей скромности он не решился расспрашивать Ориона, а тот не доверил ему своей тайны.

Выйдя в прихожую, они увидели Анубиса, молочного брата Катерины, но казначей не обратил на него внимания. Он со слезами на глазах поцеловал протянутую руку юноши, который обещал еще раз проститься с верным слугой завтра вечером перед отъездом. Молодой писец не пропустил ни одного слова из этого знаменательного разговора и услужливо распахнул перед Орионом тяжелую дверь, окованную железом.

Усталый и голодный вернулся молодой человек домой и спросил о самочувствии матери. Ему сказали, что она спит; тогда он прошел в столовую подкрепить свои силы. Хотя час завтрака только что наступил, но гречанка Евдоксия, очевидно, давно поджидала Ориона. Едва он успел переступить порог и поздороваться, как воспитательница воскликнула:

— Ты слышал новость?

И, ободренная отрицательным ответом, она принялась рассказывать, что госпожа Нефорис намерена отослать свою внучку за город, к одному из друзей Филиппа, для перемены обстановки. Это было решено по совету врача, и отъезд девочки назначен на завтра. Орион с досадой вскочил с места, он не ожидал, что Филипп приступит к переговорам с матерью так скоро.

— Это очень неприятно, — пробормотал юноша, когда невольник подавал ему жареную курицу и соус из спаржи.

— Не правда ли, какая неожиданность? Пожалуй, нам придется ехать в деревню, — сказала воспитательница, бросая украдкой страстный взгляд на Ориона и обсасывая стебель спаржи.

Ориону сделалось противно от приторного внимания старой девы, и он не особенно любезно ответил ей, что здесь на первом месте должна стоять польза ребенка. Услышав, что Орион уезжает из Мемфиса вечером, Евдоксия уронила стебель спаржи себе на колени и жалобно вскрикнула:

— О, тогда я останусь совсем одна и пропаду со скуки!

— Тогда ты должна посвятить себя полностью уходу за девочкой, — прервал ее молодой хозяин. — Родная бабушка отступилась от бедной Марии. Окружи ее любовью и лаской, замени ей мать, если ты действительно расположена ко мне; я же со своей стороны сумею доказать тебе свою признательность не одними только словами. Поди завтра в казначейство — Нилус выдаст тебе денежную награду от меня. Приложи все старания к уходу за ребенком, а я обеспечу твою старость!

Евдоксия рассыпалась в изъявлениях благодарности. Орион встал и пошел к матери; она все еще спала; однако сын велел доложить о себе, и Нефорис тотчас приняла его, потому что дожидалась этого посещения. Она полулежала на диване в своей спальне, защищенной от солнечных лучей. Вдова мукаукаса сообщила сыну о своем намерении отправить внучку к одному из друзей Филиппа. Слова Нефорис звучали вяло, но когда Орион стал отговаривать ее, прося оставить ребенка у себя, она оживилась и воскликнула с раздражением:

— Неужели ты можешь желать и требовать этого? — Затем, перейдя в жалобный тон, больная прибавила: — Теперь все идет навыворот. У стариков оказывается лучше память, чем у молодых. Тебя давно занимают совсем иные вещи, а я все еще не могу забыть о том, что Мария отравила последние минуты твоему благородному отцу, когда он готовился оставить нас и перейти в вечность.

Истерические рыдания без слез стали душить Нефорис; Орион не смел больше противоречить ей. Он успокаивал мать ласковыми словами и, когда та немного пришла в себя, сообщил ей о своем намерении осмотреть многочисленные наследственные поместья. Решение сына обрадовало больную.