Неяркое солнце размытым пятном уже стояло над ее головой, как вдруг с реки донесся громкий отчаянный крик. Женщина на мгновение замерла, в два прыжка преодолела полосу прибрежных зарослей и очутилась у воды.
На крутой излучине реки, на самой быстрине, вертелась хлипкая лодчонка. Заваливаясь в водовороте то на один, то на другой бок, она черпала бортами воду, грозя опрокинуться. Испуганная баба безуспешно пыталась править веслом, рядом с ней плакала побелевшая от страха девочка.
Женщина на берегу, скинув рюкзак, как была, в одежде, бросилась в воду и поплыла к лодке быстрыми легкими движениями. Баба в лодке, увидев ее, закричала:
— Куда ты? Плыви назад! Здесь гиблое место!
Девочка заплакала еще громче. Мать прикрикнула на нее, и она замолчала, вытирая слезы.
Женщина подплыла к лодке и сильными загорелыми руками вытолкнула ее со стремнины на безопасное место, а сама исчезла в пенящемся водовороте.
Обернувшись, баба оглядела водную поверхность и заплакала:
— Утопла… Господи боже ты мой…
Всхлипывая, она выгребла к тихой заводи, где в зарослях звонко кричала иволга, выволокла лодку на песок и вынесла девочку на берег. Обнявшись и подогнув ноги, они уселись прямо на землю и принялись громко плакать.
— Ну, развели сырость, — услышали они за своей спиной веселый голос к ним шла их спасительница. От ее высокой и стройной фигуры веяло энергией и силой. — Чего плачете? — Женщина сняла с плеч неновый синий рюкзак, быстро набросала в кучу сухих веток и запалила костер.
— Мы думали, ты утонула… — сказала баба, морща доброе, припухшее от слез лицо. Женщина хмыкнула. Она стянула с себя мокрые джинсы и рубашку и принялась сушить их над костром. — Спасибо тебе… Мы с Аленкой уж к смерти приготовились… — Баба крепче прижала к себе зябко ежившуюся девочку.
Женщина взглянула на них.
— Чего вас на реку понесло? Рыбу собрались ловить, что ли? Так тут, кажется, и рыбы никакой нет.
— Какая там рыба… Река-то пересыхала — вся рыба погибла. За горшками полезли, — вздохнув, сказала баба. — Плывут горшки по реке, красивые… Она пошла к лодке и принесла из нее небольшой берестяной короб, наполненный глиняными горшками цвета лазури. — Вишь, горшок-то каждый плотно крышкой закрыт, потому и не тонет, сказала она, запуская руку в короб. — Глянь, какие…
Женщина из вежливости обернулась и посмотрела.
— Синие… — задумчиво произнесла она и подошла поближе. Белой краской на синем глянцевом боку горшочка была нарисована древняя старушка с петухом на руках. — Красивый.
— Нравится? — обрадовалась ее собеседница. — Хочешь, тебе подарю? Мне же тебя отблагодарить хочется… — И она торопливо, один за другим, стала вынимать горшки, чтобы женщина их рассмотрела.
На втором горшке был изображен маленький мальчик с бородой. На третьем — уже трое мальчиков, крепко обнимающих друг друга за плечи. Женщина отставила горшок в сторону, потом снова взяла его в руки. Что-то заинтересовало ее в этом рисунке. Она долго рассматривала его, потом открыла горшок, заглянула в него, зачем-то понюхала и вдруг заметила на внутренней стороне крышки маленький нарисованный значок — словно три смятых лепестка, выложенных по кругу. Руки у женщины задрожали, и она отвернулась, чтобы спутницы не увидели ее лица.
— Здесь еще есть горшки, — продолжала говорить не обратившая никакого внимания на поведение женщины баба. — Только не такие красивые, в каких-то узорах… — Она выставила на песок еще два горшочка, испещренных непонятными значками.
Женщина взяла их и, скрывая волнение, внимательно рассмотрела. Потом быстро натянула еще сырую одежду и загасила костер.
— Хоть один горшок-то возьми, — предложила баба.
Но женщина погладила девочку по голове, попрощалась и быстро пошла назад, вверх по реке, повторяя уже пройденный путь.
— Мам, пойдем домой… — позвала девочка.
Баба наклонилась, чтобы собрать горшки в короб, и взяла было один, но горшок под ее пальцами вдруг рассыпался в голубую хрусткую пыль. Баба ахнула, взяла второй горшок, третий — словно сделанные из песка, они бесшумно таяли при первом же прикосновении. Эта странность так напугала женщину, что она оставила последний горшок там, где он стоял, взяла девочку за руку и, не оборачиваясь, пошла вдоль реки, вниз по течению.
Дунул ветер. Своим легким дыханием он разрушил горшочек, облачко голубой пыли взметнулось в воздух и развеялось над рекой.
Арина укачивала на руках внучку и все чаще прислушивалась к звукам за окном — не идет ли Павлуша. Еще в полдень он отправился в лес, но день кончался, а его все не было. Арина начала волноваться.
Зоя, забавно морща носик, зевала и с интересом рассматривала Арину, ее красивый цветастый платок, яркие бусы. У Арины было такое чувство, что трехмесячный ребенок сейчас заговорит с ней и беседа эта будет интересной.
— Ты уже все понимаешь, да? — ласково сказала она улыбающейся девочке. — Солнышко мое… Спи…
Зоя была вылитая мать — беленькая, ладненькая, с синими звездочками глаз на смышленом лице. И такая же красивая. Павлик очень ее любит… Месяц назад он вернулся, ее дорогой мальчик, и вместе с ним в ее дом вернулась радость. Павлуша много и охотно рассказывал ей о своем путешествии. Его рассказы выглядели невероятными. Арина вздыхала, обнимая его, но свои сомнения вслух не высказывала. Она так самозабвенно любила этого обиженного ею ребенка, что простила бы ему и еще более невероятные фантазии — хотя что могло быть невероятнее уже сбывшегося пророчества и оставшихся после этого загадок?
Арина много думала о том, что произошло в ее жизни за последние два года, о мальчиках, которые вернули ей Павлушу. Она допросила домового, тот мало что мог рассказать толком, так как почти все путешествие проспал в рюкзаке, но было очевидно, что относится он к мальчикам с благоговейным трепетом.
Однажды утром, повинуясь внезапному озарению, Арина под моросящим дождем торопливо пошла в кузницу, где бодро гремел молотом по наковальне Митрофан. Мокошь начала издалека, поговорила с кузнецом о том, о сем, потом, мучительно краснея, задала ему свой нелепый вопрос. Кузнец удивленно воззрился на нее.
— Ну, матушка… — пробасил он. — Голубая, конечно. Почему ты спрашиваешь? Это ведь всем известно — у каждой мокоши голубая кровь…
Это явилось для Арины ударом. По дороге домой она плакала. Она не хотела иметь ничего общего со злодеем, который, как безумный, любой ценой добивался своего. Жуткое, всегда алчущее поклонения лицо, на котором при виде чужих страданий появлялась дьявольская усмешка, лицо, обезображенное низкими, грязными страстями, все еще снилось ей по ночам, и она просыпалась в страхе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});