Читать интересную книгу Герой - Александр Мазин

— Икмор! — Святослав повернулся к своему первому воеводе и ближайшему другу. — Войско поведешь ты. Всё войско. В крепости останутся только раненые да две сотни моих ближних гридней.

Ранним утром двадцатого июля 971 года ворота Доростола открылись.

Ромеи, которые на безопасном отдалении по приказу василевса сторожили россов, сунулись было — перехватить. Но сразу поняли, что это — не обычная вылазка. Вся армия катархонта Сфендослава выходила в поле. Выходила и строилась для битвы.

Всполошенные гонцы примчались к василевсу.

— Хорошая новость, — спокойно сказал Иоанн Цимисхий. — Я этого ждал.

— Как ты догадался, величайший? — подобострастно осведомился стратопедарх Петр.

— Сфендослав слишком горд, чтобы умереть от голода.

Более жестокой, более кровопролитной битвы Духарев еще не видел. Ромеи накатывались на русов железными волнами. Накатывались и отходили, оставляя окровавленные тела людей и коней. Русам отступать было некуда. За ними была доростольская стена. Ромеев было больше, но воины Святослава бились крепче. И лучшим из них был Икмор. Воистину это был его звездный час. Сергей, «державший» со своей дружиной правый фланг, никогда еще не видел воеводу таким. Казалось, Икмор был везде. Стоило русам где-нибудь дать слабину, Икмор, словно по волшебству, появлялся в этом месте. И тотчас брешь затягивалась, линия выравнивалась, а только что напиравшие ромеи удирали прочь.

Заляпанный ромейской кровью от маковки шлема до оковок на верховых сапогах, Икмор, казалось, стал в полтора раза выше ростом. Воины в передовых шеренгах периодически сменялись, конница русов время от времени отступала под прикрытие пехоты, чтобы передохнуть. Только Икмор не отдыхал ни разу. Он бился, как нурманский берсерк. Нет, как будто в него воплотился Перун. Под ним убили уже четверых коней, но на самом воеводе не было ни царапины. Уже не только русы, но и ромеи узнавали его. Стоило им увидеть поблизости воеводу, и они тут же подавались назад, потому что пара мечей в руках Икмора означала смерть для любого врага, оказавшегося в пределах досягаемости.

Битва длилась больше семи часов. Солнце давно перевалило через зенит и поползло к закату.

Когда длина тени от стоящего вертикально копья сравнялась с длиной самого копья, русы перешли в атаку. Цимисхий бросил им навстречу резервные тысячи катафрактов, но тяжелая конница соединенных дружин опрокинула их и устремилась дальше, к холму, на котором стоял ромейский лагерь.

Икмор был впереди. А впереди Икмора бежал внушаемый им ужас.

Иоанн Цимисхий наблюдал за битвой сверху.

За ним сверкающей стеной стояли «бессмертные». Телохранители. Последний резерв. Лучшая часть войска.

Цимисхий видел, как отступает пехота стратопедарха Петра. Как катафракты Барды Склира пытаются сдержать контратаку конницы россов, но вражеский клин неумолимо ползет вглубь.

Видел он и прущую на ромеев пехоту россов. Их было почти вдвое меньше, чем воинов под началом Петра.

Но россы наступали, а ромеи отступали. Отступали правильно, сохраняя боевые порядки. Но Цимисхий знал: между правильным отступлением и беспорядочным бегством — совсем тонкая грань.

Видел василевс и группки легкой конницы русов, облачками черного дыма вившиеся вокруг массы сражавшихся. Если ромеи побегут — им конец.

Цимисхий, не глядя, спиной чувствовал напряженное ожидание «бессмертных». Если бросить их сейчас в бой, они, скорее всего, сумеют переломить ситуацию... Или не сумеют. Но выбора нет.

— Анемас! — позвал он.

— Я здесь, мой повелитель!

Сын критского царя Курупа соскользнул с коня, хотел упасть на колени, но василевс знаком запретил.

— Хочешь заслужить мою милость, принц?

— Больше жизни, мой повелитель!

— Видишь того большого вождя варваров, который бьется впереди остальных?

— Да, мой господин!

— Убей его!

Духарев, окруженный гриднями, прорубался сквозь строй катафрактов. Он метров на пятьдесят отстал от Икмора, рвавшегося вперед с такой яростью, что его собственные гридни за ним еле поспевали. В боевом неистовстве Икмор крушил панцири ромеев, как рачью скорлупу. Воистину, он один стоил сотни воинов.

Бросив Калифа вперед, Сергей привстал на стременах и достал вражеского всадника раньше, чем тот опустил булаву на голову увлекшегося Звана. Воодушевленный примером Икмора, Зван забыл об осторожности и рвался вперед, очертя голову. Решил, что он один сможет разогнать всех ромеев. И едва не нарвался.

Духарев достал еще одного, увидел, как завалил оплошавшего ромея Зван...

Йонах, мудро укрывавшийся за спинами более рослых русов, метал стрелу за стрелой. Хузарин на рожон не лез, зато его стрелы поспевали всегда в самую пору.

Все гридни Духарева могли сражаться в одиночку, но он всегда старался вбить им в голову: держаться вместе. Сотнями, десятками, на худой конец, тройками. Не удаляться друг от друга дальше, чем на две длины копья. Не обгонять, не отставать.

Нельзя сказать, что они всегда придерживались этой тактики. Но сейчас — да.

Подскочивший сбоку ромей попытался достать Духарева пикой. Узнал, сучий сын, по доспеху, что Сергей — воевода. Духарев уронил саблю, повисшую на петле, перехватил древко, дернул — и подставил ромея под меч Стемида. Крутанул пику в руке, выискивая мишень...

... И увидел, что Икмор попал!

Ромеи всё-таки отрезали его от гридней, осадили со всех сторон. Икмор ревел, как бешеный тур, и рубил вкруговую, но вместо заваленных катафрактов на него тут же лезли другие. Наседали, норовили пырнуть издали. Кто-то метнул булаву, угодив точно по тыльнику шлема, но Икмор будто не заметил. Пару раз его уже крепко достали. На левом плече обагренный кровью панцирь висел лохмотьями, обнажая серебристую сеть кольчуги. На спине бронь тоже была прорвана. Но трудно было понять, достал ли враг до живого. Слишком много чужой крови было на Икморе, чтоб можно было разглядеть его собственную.

Вдруг ромейские катафракты расступились, и на Икмора нахлынули другие. Тоже — катафракты, но — рангом повыше. На свежих отменных лошадях, в золоченых доспехах со знаками василевса на налобниках шлемов. «Бессмертные». И первым вылетел вперед лихой всадник на настоящем «арабе», с круглым неромейским щитом и узкой длинной саблей.

С ходу он бросился на Икмора. Но когда воевода подал коня навстречу, всадник на «арабе» очень ловко подался в сторону, уходя от удара. Икмор крутнулся следом, но не достал. «Араб» снова, ловко, как заяц, прыгнул в сторону... И его всадник оказался за спиной Икмора. С пронзительным кличем хлестнул саблей...

Икмор, не глядя, выбросил руку с мечом... И клинок ромея напрочь отсек руку воеводы.

Духарев закричал и изо всех сил метнул в ромея трофейную пику. К сожалению, это оружие было мало пригодно для метания.

Икмор наконец сумел развернуть коня, но опоздал.

Сабля упала на его плечо, там, где панцирь был разорван. И сразу, наискось, — по могучей шее.

Когда голова воеводы отделилась от плеч, ромеи издали такой ликующий вопль, что в нем потерялись все остальные звуки битвы.

И тогда Духарев забыл об осторожности, испустил жуткий варяжский вой и бросился к месту гибели Икмора...

Ромеи отступили. Первый раз за все время доростольской осады поле боя осталось за русами.

Но это была не победа. Потери были слишком велики, чтобы радоваться. В угрюмом молчании русы складывали погребальные костры. Погибли многие. Почти треть всего войска Святослава. На великого князя было страшно смотреть. Он словно сам умер. Смерть Икмора, самого близкого друга, ошеломила его. Икмор, который с детских лет всегда был рядом с ним, — мертв. Лежит, иссеченный, обезглавленный на погребальном костре...

И ущербный месяц чужих небес смотрит сверху на страшную тризну.

Утром русы вернулись за стены Доростола. А с восходом от ромеев прибыл посол. Духарев надеялся: для переговоров. Но посол принес не предложение мира, а вызов.

Глава пятнадцатая

Последняя битва

— Василевс и автократор Восточной империи Иоанн Цимисхий, дабы избежать ненужного кровопролития, не убивать и не истощать силы народов, предлагает князю русов решить наш спор смертью одного мужа. Пусть тот, кто победит, тот и будет властелином всего!

Закончив, посланец императора Иоанна сделал шаг назад и поклонился в пояс. Сопровождавший его трубач надул щеки. Раздался низкий гнусавый рев ромейской трубы.

Святослав смотрел на посла мутным от горя взглядом. Приди тот два дня назад, возможно, князь и принял бы вызов. Пусть Цимисхий — лучший поединщик Византии, но он бы рискнул. Веры ромеям нет. А теперь нет и Икмора. И некому будет принять войско, если Святослав падет.