ее, а потом рассудительно качал головой. А она поправляла очки и смеялась — такой смешной ее Сашка, такой сильный, она висит на его руке, а он и не чувствует.
— Молодец Дарья Петровна, я не думал, что она тебя отпустит.
— С тобой отпустит хоть на край света.
— Ну все-таки. Она могла бы сказать, что ты недавно приехала.
— И ты не взял бы меня с собой?
— Конечно нет. Мы должны быть чуткими. У матерей не совсем просто на душе, когда их дочери выходят замуж.
— Подумаешь — муж! — озорно воскликнула Алла. — Муж объелся груш. — Она остановилась и, опершись на его руку, высыпала из туфли песок. — Мужик!
Теперь и он засмеялся. Оба вспомнили, как она провожала его из Москвы. Проводница прохаживалась вдоль вагона и смотрела на них.
— Мужик, что ли? — не выдержала она, когда Саша отошел к киоску.
— Нет, — ответила Алла.
— Брат?
— И не брат…
— Кто же, стало быть?
— Друг.
— Надо ведь! — недоверчиво покачала головой проводница. — Поди ж ты!
…Он провел ее среди куч кирпича и шлака. У темного окна, через которое просвечивалась газета, Саша приложил палец к губам. Они тихо пробрались к подъезду. В коридоре, где пахло известкой и сыростью, он поставил у ног сумку и, обняв Аллу, ткнулся в ее очки.
— Мне надоели твои шарики, я целую резину, — взмолился он.
— А вдруг кто-то поднимется и включит свет? — зашептала она. Нащупав ногами кирпич, встала на него, чтобы не тянуться.
— Коридор поворачивает направо, не увидят. И потом мы не тратим время на поиски выключателя. И вообще сейчас модно целоваться на виду.
Ее плащ шуршал и обжигал ему руки. Гулкий ночной коридор, казалось, прислушивался и повторял за ним жаркие, нестареющие слова. Оба вздрогнули, когда под ногами свалилась сумка и звякнули бутылки.
— Ни яких умов для кохання, — вздохнул он, удивляясь своей внезапной украинской речи.
Алла выскользнула из его рук, и он поднял сумку. Пробираясь вдоль стены, он поддерживал Аллу под руку. Но она все равно на что-то натыкалась и повисала на нем, ребячливо поджимая ноги. У двери Саша нашарил выключатель, они зажмурились от яркого света.
— Это у нас приемная, — показал Глушко на коридор. — Сейчас я вынесу тебе стул. Ты подождешь, пока они оденутся.
Он нырнул в скрипнувшую дверь и сейчас же, осторожно пятясь, вынес стул.
— Храпят, черти, — сообщил он. — Пришпилю плакат и начну побудку.
Саша чмокнул ее в улыбающиеся губы и ушел на цыпочках.
Он добрался до стола. Обойдя его, достал из-под кровати свернутую трубкой бумагу. На тумбочке, заготовленные с вечера, лежали кнопки. Сняв туфли, подошел к кровати Виталия и приколол к стене бумагу. Потом поставил на стол бутылки и включил свет. Зарубин перестал храпеть. Повернувшись на бок, он высунул из-под одеяла желтую плоскую пятку.
— Подъем! — закричал Глушко.
— А белена — она какая на вкус? — спросил охрипший спросонья Великанов и сразу потянулся к сигаретам.
— При чем здесь белена? Карпухин может проспать собственный час рождения.
— Опять пожар? — поинтересовался Зарубин.
Он пялил глаза на свет и ничего не понимал. Увидел над кроватью Карпухина старательные гуашевые буквы на бумаге, прочитал без выражения:
— «Чтобы счастлив был Карпухин, оттаскай его за ухи». — Зло упал на подушку и закрылся с головой одеялом. — Совести у вас нет и человечности. Я вам не мальчик! — доносилось из-под одеяла.
И только Виталий продолжал сладко посапывать во сне.
— Ребята, за дверью женщина, — предупредил Саша. — Ровно в три часа мы должны поднять тост за новорожденного Карпухина.
Он подошел к Виталию и сбросил с него одеяло.
— Коля, помоги!
Вдвоем с Великановым они напялили на Карпухина брюки.
— А кто за дверью-то? — с тревогой спросил Зарубин.
— Невеста, — коротко объяснил Глушко.
Через несколько минут он церемонным жестом пригласил Аллу. Зарубин поспешно заправлял кровать.
— Здравствуйте! — сказала девушка смущенно и остановилась на пороге. Глазами она умоляла Сашку подойти к ней, спасти ее. Но Глушко, согнувшись в полупоклоне, застыл посреди комнаты, пока она не подошла к столу, заставленному бутылками и немудрящей едой.
— Здравствуйте! — нестройно ответили Великанов и Зарубин, серьезные, словно их подняли для эксгумации.
— Начнем? — спросил Глушко, рассудив, что ночное время дорого.
Он взял у Аллы ненавистные шары и устроил их на кровати Золотарева. Все разобрали свои стаканы и подошли к Карпухину.
Виталий — очки на носу — спал, прислонившись к стене. Великанов минуту назад, как скульптор, работал над этой позой, добиваясь от фигуры беспечности и легкомыслия.
— По-зда-вля-ем! — гаркнула комната по команде Глушко. Пустой коридор и даже ночная улица поддержали и повторили: «По-зда-вля-ем!»
Виталий испуганно открыл глаза. Оглядев комнату, он плюхнулся на подушку и пробормотал:
— Чего только не приснится…
Великанов поднял его и дружески посоветовал:
— Сообрази, зачем мы тебя разбудили.
Карпухин снова открыл глаза и спросил у Николая:
— Чего тебе надобно, старче?
Увидев перед собой стакан с вином, быстро сам себе ответил:
— Да мне бы бутылочку старочки!
— По-зда-вля-ем! — снова грохнула комната, а за окном этот раскатистый шум подхватили собаки из больничного вивария.
— Ба, у нас Белоснежка! — восхитился Виталий, окончательно приходя в себя и удивленно разглядывая Аллу. — Я счастлив чувствовать себя последним из семерых гномов!
Она засмеялась и протянула ему руку.
— Таким я вас и представляла…
Скоро не мешкая уселись за стол. Разложили закуску. Тарелок оказалось всего три. Их прихватила Алла, знавшая, что в мужских общежитиях принято обходиться без посуды. Но ей пришлось уступить Сашке, который стал ворчать, когда она попыталась положить в сумку хотя бы десяток тарелок.
Придвинулись. Подождали, не родится ли какой оригинальный тост. Но долго ждать не стали, чокнулись — просто за Виталия Карпухина, за его успехи в медицине и в поэзии.
— Я перехожу на научную прозу, — сообщил Виталий, выпив вино и радуясь, что это не какая-нибудь «фрага», а настоящее сухое, да еще, кажется, грузинское. — Пишу брошюру «Кто изобрел колесо истории?».
— Ты только не хами, — предупредил Зарубин.
— Читатель начинает сомневаться, — заявил Великанов в своем стиле, — есть ли что-нибудь за душой у Карпухина?
— О Коля, Коля, кто тебя усеял? — вздохнул Виталий, принимаясь за еду. — Алла, расскажите про студентов. Расскажите это мне — человеку, который внезапно и так ужасно постарел.
— Что же вам рассказать? — спросила она, очень похожая своей улыбчивостью на Сашку Глушко.
Ну, например, как вы живете на свои кошты, как мероприируете по праздникам?
— Мероприируем? — отозвалась она весело. — Тогда мы едим винегрет всю ночь.
— Винегрет всю ночь — хорошо! — восхитился Карпухин. — Звучит, как энергичный плакат.
— А ты оглянись, — посоветовал Зарубин.
Виталий посмотрел по сторонам