— Интересно, — тихо произнес Пятый, останавливаясь. — Странное ощущение.
— Ты снова сказал слово «странное», — заметила Эри.
— А как я еще мог сказать? — удивился он. — Я сказал то, что почувствовал. Тут почему-то есть не только печаль, тут…
— Тут как на вокзале, — вдруг произнесла Эри. — Словно тут люди ждут пересадку. Приехали на одном поезде, ждут другого, а он немного задержался, вот все и ходят по платформе, и ведут светские разговоры, а вокруг стоят чемоданы и сумки, и поезд разводит пары. Старый такой поезд, знаешь? С паровозом. Я же много лет сюда приезжала, и это ощущение мне более чем знакомо.
— Не сюда, — поправил Пятый. — То кладбище было на Соде.
— И что с того? — пожала плечами Эри. — Они не одинаковые, между прочим. На Соде, например, есть стена для урн у входа, а тут нету. И мамы тут, наверное, тоже нету, — с горечью добавила она. — Но я хочу дойти до участка, где она была у нас, и…
— Ну так пойдем, — позвал Пятый. — Почему ты стоишь? Ты боишься?
— Нет, — покачала головой Эри. — Вот еще. Просто я… я думаю. И готовлюсь. Я ведь очень виновата перед ней.
— В чём?
— В том, что я вообще была в ее жизни, но это другая история, — она опустила взгляд. — Идём, правда. Нам же еще дальше потом ехать.
…Участок Эри отыскала быстро, прошла по дорожке взад-вперед, внимательно рассматривая памятники и оградки, затем остановилась, и произнесла:
— Это было вот здесь. Но тут ничего нет.
Пятый подошел к ней. Эри стояла напротив клочка пустой земли, поросшего бурьяном; через траву пробивались к свету молодые упругие побеги кленов. Пятому это показалось странным: могил вокруг было множество, причем соседствовали они тесно, а это место почему-то пустовало.
— Да, здесь ничего нет. И никого нет, — медленно проговорил он. — Но… знаешь, видимо, пока — нет. Хотя как знать.
— Это не заброшенная могила, — покачала головой Эри. — Это просто место, на котором никто не похоронен.
Пятый кивнул.
— Да, ты права. Именно так.
— Но всё равно, — произнесла она решительно. — Знаешь, давай здесь оставим цветы. Именно здесь, потому что тут они никого чужого не потревожат. Ведь это странно было бы, да? Я бы удивилась, если бы пришла на могилу мамы, а у нее откуда-то появились вдруг цветы, хотя кроме меня их принести некому. Я бы потом терзалась — кто принес, зачем? Так что это правильно, наверное.
— Жалко только, что быстро завянут, — заметил Пятый.
— Слушай, попроси в конторе банку с водой, — Эри подняла голову. — Помнишь, на входе была контора? Там дядьки еще курили какие-то. Попроси, пожалуйста.
Пятый кивнул, и ушел, а Эри осталась стоять с букетом возле пустого, не занятого клочка земли. Вернулся он быстро, и нес с собой не очень чистую трехлитровую банку, наполовину наполненную водой.
— Хорошие дядьки, — сказал он. — Без разговоров дали банку, сказали, что потом сами ее заберут, как цветы завянут. Видимо, мы тут не одни такие умные.
— Славно, — Эри улыбнулась. — Вот сюда, наверное… — она присела на корточки, пристроила банку в траву, и поставила в нее ромашки. Потом встала, посмотрела на букет, улыбнулась. — Прости меня, мама, если сможешь, конечно. Хотя ты не сможешь, я знаю. Я была слишком плохой, чтобы меня можно было простить. Но всё равно. Тогда только одно скажу ещё, ладно? Я люблю тебя. Любила, люблю, и буду любить. И… спасибо тебе. За всё спасибо.
Она кивнула какой-то своей мысли, и медленно пошла по дорожке в сторону основной аллеи, не оборачиваясь. Пятый простоял, глядя на цветы, еще с полминуты, потом беззвучно прошептал что-то, и пошел, всё ускоряя шаг, догонять Эри, которая уже успела зайти за поворот.
* * *
На Баррикадную в этот раз решили не ехать, время уже подбиралось к трем дня, поэтому отправились на ближайшую пристань, купили билеты, и сели «на кораблик», как сказала Эри — на самом деле достался им речной трамвай, весьма побитый жизнью, но, к большому удивлению, на этом речном трамвае имелся буфет, и даже играла музыка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Впрочем, в первые двадцать минут не до музыки им было — Эри ушла на корму, села на лавочку, и расплакалась, а Пятый сперва утешал ее, как мог, а потом сходил в буфет, принес две бутылки теплого, слабого пива, и они сидели на этой лавочке, на корме, рядом с работающим дизелем, и пили это пиво, и через какое-то время Эри перестала плакать, и они стали смотреть на город, проплывающий за бортом, и начали вспоминать, что и как было, и где, и когда…
— Ты меня прости, что я расклеилась, — говорила Эри. — Это… глупо, я знаю. Просто, понимаешь, там, на Соде, я была одна. Совсем одна. Только… только мама была. Да, я ее ожиданий не оправдала, да, она моим присутствием тяготилась, и не скрывала этого, но… я ведь ее любила. Понимаешь?
— Понимаю, — вздохнул Пятый. — Конечно, понимаю. А еще мне очень хорошо знакомо чувство, когда готов пойти на всё, чтобы заслужить чью-то любовь, вот только это так не работает. Невозможно заслужить то, чего нет. Хотя мне кажется, она тебя всё-таки любила. Просто по-своему.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что ты — такая, какая ты есть, — он улыбнулся. — Не могу объяснить, но… как бы сказать-то… Если бы она тебя не любила, ты бы не стала — вот такой.
— Какой? — нахмурилась Эри.
— Не могу объяснить, — снова сказал Пятый. — Не хватает слов, прости. В общем, она тебя любила, и в тебе это есть. Это тебя отчасти определяет.
— Хм, никогда не думала об этом — вот так, — призналась Эри. — Но ладно… есть так есть, есть, и хорошо. Может, еще пива возьмем?
— Давай на дорожку, когда на берег сходить будем, — предложил Пятый. — Не хочу злоупотреблять.
— Этим пивом сложно злоупотребить, в нем градуса три, не больше, — покачала головой Эри.
— Я себя знаю, — Пятый вздохнул. — То есть, может, теперь и не очень знаю, но боюсь.
— Себя?
— А кого? Себя, разумеется. А вдруг мне снесет крышу, или глупости всякие в голову полезут? Не, не хочу. Так что еще по одному пиву для прогулки, и хватит на сегодня.
— Ну, как скажешь, — кивнула Эри. — О, смотри. Парк… выходим?
— Давай, до Ленинских гор пешком как раз дойдем. Так, тогда я за пивом.
* * *
Сперва они прошли по набережной, старясь определить место их же собственной встречи, вроде бы вычислили, присели на лавочку неподалеку, допили совсем уже выдохшееся пиво, и побрели дальше, стараясь держать в тени деревьев, растущих вдоль дорожки — на улице было откровенно жарко, солнце припекало сегодня вовсю. Говорили по дороге о каких-то малозначительных вещах — дача, погода, хорошо бы для Саба сиденье переделать, да и подставку под ноги у дивана лучше бы сколотить новую, потому что короток Сабу диван, и спать ему неудобно, и вообще, эгоисты мы все, потому что ему тут вообще неудобно всё — и стулья, и столы, и лавки, и диван, а он, бедный, сидит тут с нами, потому что мы этого захотели, сидит и терпит это всё, и личину таскает, и с местными детьми уже заниматься начал. Потом поговорили о группе, о том, что последнего ее участника вычислить так и не удалось, и что надо идти к Игнату смотреть в телескоп, а потом, вот буквально на днях, смотаться на корабль, и посмотрим, что там с этой станцией Безумных Бардов случилось… пока говорили, дошли до метромоста, и долго стояли, смотрели на проезжающие поезда, на реку, на людей, спускавшихся по лестницам к причалу.
— Ой, а у тебя майка с Лужниками, — вдруг поняла Эри. — А я и внимания не обратила.
— Зато я обратил, — Пятый глянул на надпись и картинку, опустив глаза. — Пожалуй, оставлю эту майку себе. Знаковая майка. Интересно, Лин, когда покупал её, сообразил, что он купил, или просто схватил, что повыше лежало?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Приедем и спросим, — Эри пожала плечами. — Пойдем, в теньке посидим, прежде чем наверх подниматься.
Пятый кивнул. Они отошли от моста, нашли свободную лавочку, и сели — удачное место им в этот раз попалось, чуть в глубине от дорожки, не на самом проходе. Эри стала спрашивать про Контроль (многие моменты ей по сей день были не очень понятны), Пятый старался отвечать, причем так, чтобы действительно стало понятно, и проговорили они довольно долго — с полчаса, если не больше.