– Колька, Колька, – закричал Виктор, – ты меня слышишь?
Тот покачал крыльями и пристроился, занимая свое место.
– Колька… давай за мной.
Он ринулся в пике в том направлении, куда уходил подбитый «Юнкерс», и, увидев врага, обрадовался:
– Не уйдешь, сука! Колька, выходи вперед! Вон «Юнкерс», бей его. Ближе, ближе подходи.
«Юнкерс» снова ушел от атаки, уйдя в вираж. «Як» ведомого проскочил вперед.
– Уходи вверх, вверх уходи! – закричал Виктор. – Сверху бей и снова уход! Давай за мной, я имитирую, ты бей!
«Юнкерс» крутился с отчаянием обреченного и умением опытного аса. Они снова и снова атаковали его, то вместе, то поодиночке, а он умудрялся уворачиваться и все тянул к виднеющимся уже неподалеку Миусским вершинам. Наконец, после очередной Колькиной атаки мотор вражеского самолета остановился, «Юнкерс» снизился и запрыгал на неровностях заросшего бурьяном поля.
– Колька, врежь еще разок. Может, он симулирует…
Но ведомый лишь разводил руками в кабине. Боеприпасы кончились не только у Виктора.
– Поздравляю с победой! Пойдем домой….
Только сейчас Виктор вдруг понял, что жутко устал. Что лицо заливает пот, в глазах пляшут черные мухи, а гимнастерка под регланом мокрая, хоть выжимай. Он направил истребитель вверх, немного радуясь, что все кончилось и он по-прежнему жив. Перебивая эту радость, черной занозой в душе сидело зрелище сгоревшего парашюта одного из его пилотов и судьба другого, наверняка расстрелянного «Юнкерсом».
Мотор кашлянул раз, другой и вдруг замолчал. Виктор остолбенел, на спине выступила очередная порция пота, но тренированное тело уже жило собственной жизнью: выключая зажигание, подыскивая подходящую площадку, выпуская шасси. Наступила непривычная, пугающая тишина. Земля оказалась на редкость неприветливой, самолет отчаянно закозлил, подпрыгивая, но, в конце концов, замер. Вверху, в десятке метров, промчался «Як» ведомого, и Виктор даже успел рассмотреть его перепуганные глаза.
– Колька, давай домой, – он бросил взгляд на карту, глянул на упершиеся в «0» стрелки обоих топливомеров. – У меня бензин вышел. Курс семьдесят, примерно тридцать километров.
Ведомый качнул крыльями и улетел на восток, Виктор остался один. Сперва он вылез было наружу, осмотрел повреждения, но весенний ветер оказался на редкость сильным и холодным. Нога все еще слабо кровоточила, хотя внешне ранение казалось россыпью очень глубоких царапин. Идти в деревню за помощью не было сил, и он наскоро перебинтовался и, забравшись в кабину, задремал, резонно полагая, что подмога скоро подоспеет сама.
– Летчик, летчик, ты живой? – ручка управления ударила по ногам, и Виктор вскинулся, приложившись головой о плексиглас фонаря.
– Живой! – красноармеец, смугловатый, с густыми обвислыми усами и новенькой медалью «За оборону Сталинграда», бросил трясти элерон и широко осклабился. В десятке метров от самолета стояла полуторка, в кузове сидели еще четверо бойцов и таращились на русалку. Вырезанный из фольги лифчик перед вылетом был снят, и она предстала во всей красе.
– Старшина Попов, – красноармеец козырнул Виктору, – помощь требуется?
– Лейтенант Саблин, – Виктор выбрался из кабины, – там, километрах в пяти западней, «Юнкерс» подбитый. Туда бы съездить, а то вдруг немец удрать успел.
– Так уже. – Попов осклабился еще сильнее и махнул рукой. Сидящие в кузове подняли с пола и вытолкнули вниз высокого, атлетического вида человека в немецкой летной форме, спрыгнув следом. Летчик был основательно избит, сплевывал кровью, но смотрел зло и нагло.
– Эк вы его!
– Пытался в степи спрятаться, – скривился старшина, – как догнали, отстреливаться пытался, а потом драться кидался. Пархоменко вон в глаз засветил.
Один из бойцов щеголял здоровенным фингалом.
– А второй где?
– Второй в кабине остался, убитый. Полголовы оторвало. А этот в степь убежал. Ну, мы-то на машине, быстро нагнали. – Попов достал из кармана шинели серую книжицу с нарисованной эмблемой «Люфтваффе», открыл. – Эк понаписали-то, хрен разберешь. Какой-то Ридел, что ли…
– Стрелка я хлопнул, – Виктор зло ощерился, – а этот крутился, сука, как балерина. – Он достал папиросы, протянул пачку старшине, бойцы мигом ее ополовинили. – А потом бензин кончился, покойничек успел баки продырявить. Кстати, а чего вы немца так ободрали? Где его пистолет, парашют, часы?
– Так это наш пленный, – лицо старшины было как у каменного истукана, – что хотим, то и делаем…
– А сбивал его я. – Виктор от трофеев отказываться не собирался. – Себе можете барахло стрелка оставить.
Попов поджал губы, и скоро на крыле «Яка» лежали аккуратно сложенные вещи немецкого летчика. Увидев часы, Виктор решил, что этим трофеем он делиться ни с кем не будет. Взял трофейный пистолет, передернул затвор, и в траву упал маленький желтый патрон.
– Хитро он отстреливался, – усмехнулся Саблин.
– Пальнул пару раз, – в свою очередь улыбнулся Попов, – мы очередь над головой дали, так он сразу руки задрал. А когда Пархоменко с него крест снял, тот в драку и кинулся.
– Куда вы его сейчас? В расход?
– Да в штаб отвезем, – вздохнул старшина. – Только вы расписочку напишите, что вещи пленного забрали.
Немец вдруг приосанился и начал что-то говорить. Поза у него при этом была такая гордая, словно это они все были его пленниками.
– Закрой пасть, – процедил Виктор, – моего летчика на земле добивал, мразь.
Даже избитый и ободранный пленный вызывал в нем не жалость, а ненависть. Немец разразился новой лающей тирадой. Высокий, плечистый, с мужественной челюстью, он, даже будучи сильно избитым, производил впечатление сильного и опасного человека. Он вдруг указал на самолет Виктора, показал жестом, как заходит ему в хвост, изобразил стрельбу и, махнув рукой, очертил падение сбитого.
– Ах ты, сука, – выстрел хлопнул резко и зло. Пуля попала немцу прямо между глаз, он нелепо взмахнул руками и завалился на спину, забился на земле, нелепо вздрыгивая ногами.
– Товарищ лейтенант, вы чего? – старшина выглядел ошарашенным. – Это же пленный… его нельзя…
– Да пошел он. – Виктор и сам не понял, почему выстрелил. – Еще и дразнится, сучонок.
В воздухе повисла напряженная пауза.
– Товарищ лейтенант, проедем с нами, – предложил наконец Попов. Красноармейцы поддержали его одобрительным гулом.
– Да никуда я не поеду, – огрызнулся Виктор, – сейчас сюда мои прилетят.
Старшина угрюмо замолчал, нехорошо посматривая на Виктора. Красноармейцы сгрудись за его спиной. Конфликт нужно было как-то гасить.
– Летчик мой на вынужденную сел, вот так же, как я сейчас. А этот гондон, – он мотнул головой в сторону затихшего немца, – его из пулеметов добивал. Да какого хера, – заорал он, – какого хера жалеть их? Они нас жалеют? Я звеном против шестнадцати дрался сегодня, и все… нету у меня больше звена. Пацанам по девятнадцать лет было… Сдох, сука, и правильно… всех… всех их кончать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});