И в то же время какие-то сомнения лезли в голову. А что, если полк, который сколочен из людей разной закалки, ни разу совместно не выступавших, дрогнет и не поднимется в атаку? Но эти опасения были ничем не обоснованы. Команда «В атаку марш, марш!» толкнула головные сотни вперед, как вспыхнувший порох выталкивает снаряд из дула, орудия. По рядам бойцов катилось мощное и дружное «ура».
Рядом со мной, справа, с саблей в руке, с широко раскрытыми глазами скакал Климов. Бок о бок с комиссаром — Мостовой. Слева шел бледный, но решительный Сергей Царев, мой помощник, а с ним рядом — замполит бригады Игнатий Карпезо и уже пришедший в себя начальник разъезда Михаил Будник. Сзади, оглушая нас, слышался дружный топот многих коней.
Ни о каком перестроении нечего было и помышлять. В этой обстановке оставалось одно — атаковать врага непосредственно из походной, весьма узкой по фронту колонны.
Враг стремительно надвигался. Стиснутые рядами молчаливых деревьев неслись навстречу друг другу разъяренные всадники.
Густой лес, таивший в себе много неожиданного, казался страшнее летевшего в атаку врага.
А что, если пехота Палия, прикрывшись кустарником, ударит по нашему беззащитному в лесу флангу? Но на это, видать, у атамана не хватило догадки. Кроме всего прочего, давно уже доказано, что каждое сражение таит в себе ряд упущенных возможностей. Были они у нас, были они и у Палия. А пока что перед нами была конница врага. Наконец-то случилось так, что сам Палий дает нам бой. И эту решительность бандитов можно было объяснить лишь одним: неожиданный успех в деревне Згарок вскружил им голову. Но скоро Палий смог убедиться, что то был случайный успех.
Конный отряд, преследовавший Будника, мчался в атаку с отчаянным криком «ура». Такой же боевой клич возник сзади, за нашими спинами. Двойное «ура» с разных сторон грозным эхом с еще большей силой повторялось где-то вдали. Казалось, что там, за лесом, сошлись на решительный, смертный бой две колоссальные конные массы.
Красный штандарт, который приближался с каждой секундой, и крики «ура» тревожили больше, нежели острия блестящих, грозно надвигавшихся на нас клинков.
Неужели это один из тех красноармейских отрядов, которые боролись на Подолии с местными бандитами или же содействовали продовольственным органам в сборе хлеба? Поздно будет признавать своих, когда обе массы на полном скаку врежутся друг в друга шашками.
Если уцелеешь сам, то позора вовек не оберешься. Это будет похуже Згарка.
Всадник с ярким башлыком и красный штандарт незнакомого отряда находились теперь уже на расстоянии двух десятков метров. Мысль: «Свои или не свои?» — все еще мучила меня.
Рука с револьвером невольно поднялась, метя во всадника с красным башлыком. Но что это? Наваждение или мираж? Неужели этот сытенький гайдамак, очевидно командир отряда, — мой земляк? Теперь вместо деникинских погон на плечах Глушака красовался башлык петлюровского сотника.
Вмиг исчезли сомнения. Но нервы петлюровцев не выдержали. За несколько мгновений до решительной схватки они показали нам спины. Первым повернул сам сотник, а за ним — значковый. Задние ряды, не зная, что делается в голове, нажимали по-прежнему. Отряд Глушака, опрокидывая своих, бросился наутек.
Грянул выстрел. Мимо. Красный башлык сотника исчез в ревущей толпе. Посланная шенкелями, Мария рванулась вперед. Два — три броска — бобровый воротник значкового в моей руке. Мы скакали с ним рядом за обезумевшей толпой гайдамаков. Деревья, мчась назад мимо нас, так и мелькали перед глазами.
— Кто вы? — спросил я, все крепче стискивая рукой ворот всадника. Теперь уже и хорьковая шуба, в которую он влез, не дождавшись зимы, взяв ее, следуя подсказу пана Шолина, очевидно, у какого-то гусятинского гражданина, и сотник Глушак говорили сами за себя. Значит — это не наши. Не придется краснеть за то, что атаковали своих. Но хотелось все же услышать хоть несколько слов из уст значкового.
— Мы, мы... крышка нам, каюк... — пробормотал значковый, распространяя вокруг смешанный запах самогона и чеснока.
Всадники головной сотни, лихие полтавчане, видя панику врага, нажали еще крепче. Дав полную волю озверевшим коням, они на широком галопе врезались в гущу петлюровцев.
Перед моими глазами, как в кино, мелькают возбужденные, красные от боевого напряжения лица Гусятникова, его друга Почекайбрата, ради похода расставшегося с малышами «татарского эскадрона», Перепелицы, Полтавца, Келеберды, Кравца, Олексы Захаренко...
Со сверкающими клинками уже летят на врага разъяренные кубанцы Храмкова. Колют, рубят, бьют наотмашь и мои земляки, там, у себя дома, знавшие лишь хлеборобское дело, и горячие сыны Кубани, с детства привыкшие к коню и клинку. Вот уже Митрофан Семивзоров, вырвавшись по обочине вперед, достает пикой петлюровца, в ляжку которого вцепился озверевший Халаур.
Шумная масса всадников, и преследующих, и преследуемых, несясь по узкой лесной дорожке, приближалась к Старой Гуте — стоянке основных сил Палия.
* * *Теперь вернемся к нашей давней встрече с Глушаком — начальником палиевской конницы.
Это было в то время, когда Петлюра, опираясь на войска бывшего гетманского генерала Болбачана, контролировал на Левобережье лишь губернские центры. В уездах, в частности в нашем Кобелякском, власть принадлежала коалиционным Советам. В коалицию входили большевики и боротьбисты. Каждая партия опиралась на свою вооруженную силу. Большевиков поддерживал отряд щорбовского бедняка коммуниста Василия Упыря[38]. 20 ноября 1918 года, когда отряд Упыря совершил у Лещиновки нападение на немецкий эшелон, уходивший в Германию, я, возвращаясь с подпольной явки, ожидал поезда на полтавском вокзале.
Для того чтобы своей внешностью не вызывать никаких подозрений, наши уездные руководители предложили мне обзавестись новым студенческим костюмом. На средства, полученные мной от члена повстанкома Александра Требелева[39], лучший полтавский портной сшил мне из дорогой голубой диагонали шикарные брюки и из торнтоновского сукна двубортную куртку, с золотыми пуговицами и с поперечными наплечниками, на которых в виде литого вензеля переплетались два латинских заглавных Р, что означало. «Peter Primus». Петроградский политехнический институт, куда я был зачислен осенью 1917 года, носил имя Петра Первого. Такой наряд свидетельствовал о том, что его владелец скорее принадлежит к разряду белоподкладочников, нежели к связным большевистского подполья.
Потрясая желтыми шлыками лихо заломленных папах, в зал буфета шумной гурьбой ввалились гайдамаки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});