Наконец, все устремились к центру площади, где давка была больше всего. Отсюда слышались крики: «Смотрите! Смотрите! Идет! Он идет!». Вслед затем толпа раздвинулась и раздались восклицания: «Цинцифиций! Цинцифиций!».
На середину образовавшегося пустого пространства вышел человек, смело смотревший на толпу.
Это был безобразный карлик, с необыкновенно большой головой, кривыми плечами, густыми растрепанными волосами и с красноватым, безбородым лицом. Он был босой; одеждой для него служили пестрые лохмотья, висевшие на его теле. Во всей его наружности было нечто неприятное и отталкивающее, но в единственном глазе светился недюжинный ум.
Это уродливое существо, возбуждавшее всеобщее любопытство, был Цинцифиций, известный константинопольский нищий, который проводил целые дни на улицах и площадях города, где служил потехой для взрослых и был предметом страха для маленьких детей. Достаточно было сказать: «Идет Цинцифиций!» — чтобы непослушное дитя в испуге бросилось искать защиты на руках матери или кормилицы. Цинцифиций был настолько известен и популярен в Константинополе, что вельможи и высшие сановники империи не раз предлагали доставить ему спокойное и надежное убежище в одном из императорских дворцов. Но Цинцифиций отказался от этих лестных предложений. Он предпочитал независимость почестям и покою, и поэтому решил остаться среди народа, к которому принадлежал по рождению.
Ему были известны все вопросы: нередко он говорил под открытым небом перед многочисленной толпой слушателей, и его речи были не только переполнены остроумием и меткими намеками, но отличались той простотой и ясностью, которая неотразимо действует на простых людей.
Цинцифиций не получил образования, но обладал той врожденной быстротой ума, которая не приобретается ни воспитанием, ни учением, и составляет достояние немногих избранных натур. Он был всей душой предан императору Мануилу, который однажды спас его из рук рассвирепевших норманнов во время мятежа. Цинцифиций перенес эту преданность и почитание на сына и преемника Мануила, и ненавидел коварного протосевастоса. Тот не раз пытался принудить к молчанию любимого народного оратора.
— Цинцифиций! Цинцифиций! — кричали присутствующие, теснясь около карлика.
Но едва Цинцифиций сделал знак, что намерен говорить, как шумевшая толпа сразу умолкла.
Цинцифиций бросил на толпу долгий, пытливый взгляд; лицо его оживилось; толстые губы улыбались. Он поднял свою широкую руку с длинными ногтями, и заговорил хриплым голосом, который глухо раздавался точно из пустой бочки.
— Счастливые граждане Константинополя, вы оказываете мне немалую честь, следуя за мной на эту площадь, чтобы послушать мою речь. Поверьте, что такое рвение с вашей стороны придает мне мужество. Я чувствую, как увеличивается мой рост по мере того, как усиливается ваше любопытство. Жалею только, что не имею десять ртов вместо одного, чтобы иметь возможность говорить в десяти различных местах, чтобы все могли слышать меня.
— Мы слушаем! Мы все слушаем! — воскликнуло несколько голосов. — Не останавливайся, Цинцифиций!
— Вам известно, что я люблю вас, константинопольцы, — продолжал он. — Да и могу ли я не любить вас. Разве я не родился в этом городе и не вырос здесь? Разве вы все мне не братья? Да, я ваш брат и у нас одна мать. Вы знаете, кого я называю нашей матерью. Нашу родину, наш прекрасный, святой город, дорогой всем нам. И так как мы всего охотнее говорим о том, что нам дорого, то сегодня я буду говорить вам, мои дорогие братья, о нашей общей матери, которая с некоторого времени обречена на бесконечные страдания. Разве все мы, преданные любящие дети, не обязаны защитить и поддержать нашу мать?
— Цинцифиций говорит правду! Он прав! — воскликнуло несколько человек из толпы.
— Я назвал вас счастливыми, — продолжал шут. — Вы действительно, счастливы; может ли кто-нибудь считать себя несчастным, принадлежа к городу, который дает веселие и блаженство своим жителям и составляет цель устремлений чужеземцев? Если хотите, то я могу подтвердить свои слова примером? Слушайте: вы все знаете телохранителей императора, которые прибыли сюда из своих снежных стран и, найдя здесь теплое солнце, хорошую обильную пищу, не желают больше покидать этот земной рай. Я добавлю, друзья мои, что у этих господ даже явилась твердая решимость остаться здесь до конца жизни. Они говорят, что мертвым лучше лежать в могиле, нежели живым людям жить на их родине, окутанной снегом и туманами. Надеюсь, что вы поняли теперь, почему я назвал вас счастливцами…
В толпе раздался громкий хохот.
— Не смейтесь, братья мои, — сказал он. — Наступили печальные времена слез и вздохов; нам теперь не до смеху… Я привел вам пример норманнов, чтобы вы убедились, насколько чужеземцы дорожат нашей страной. В море водятся маленькие устрицы: где только у берега окажется безопасная, освещенная солнцем скала, то эти маленькие создания прилепляются к ней с такой силой, что их можно соскоблить только с помощью железных орудий. Подобные же устрицы существуют и на суше. Вы понимаете, что я имею в виду норманнов. Между ними, друзья мои, та разница, что маленькие морские моллюски совсем безвредны и не имеют других желаний, как провести спокойно свое кратковременное существование, а где заведутся человекообразные устрицы, там они стараются все захватить себе — почести, деньги, должности… Эти-то живущие на земле устрицы и не дают мне покоя. Они лишают меня сна по ночам; когда я вижу, как они важничают со своими тяжелыми секирами, то я как будто чувствую тяжесть их оружия на моей голове. Мысль о них терзает меня и днем, и ночью…
Тут один из стоявших в первых рядах толпы, дослушав с величайшим вниманием его речь, сказал:
— Знаешь ли что, Цинцифиций? — мне кажется, что не так трудно отделаться от устриц, сидящих на нашей шее. Стоит тебе только явиться к императору и заявить, что эти люди стали нам в тягость; и его доброе сердце укажет ему средства избавить нас от них!
— Все это было бы исполнимо, мой друг, — возразил карлик, — если бы только я имел возможность получить доступ к императору. Но нашего бедного монарха так усердно оберегают, что весьма немногие могут видеть его. По крайней мере, что касается меня лично, то я не могу сказать наверняка: ходит ли он на ногах, как все люди, или как-нибудь иначе!
— А между тем, — продолжал тот же человек: — наши государи были всегда любимы народом. Я помню, что покойный император Мануил разговаривал на улице с первым встречным.
— Несомненно, Алексей последовал бы примеру своего отца, — сказал Цинцифиций, — если бы это было в его власти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});