Взволнованно дыша, Тата миновала поворот.
И застыла, сраженная на миг блаженной картиной – злая чернота редеет, истончается до серого мерцания и превращается… в столб медового света, пронзающего подземелье!
«Вот же классненько… Классненько!» – ликуя, прошептала Тата.
Она сощурилась, приглядываясь. Все так и есть! И это никакой не мираж!
Тату подхватила и понесла волна счастья.
Она задорно шагала по руслу тоннельного ручья, поднимая мириады мутных брызг.
Не прошло и пяти минут, как она оказалась в центре вожделенного золотого столба. Там ручей образовывал нечто вроде отмели. Тата откинула со лба мокрые от пота волосы, выбралась на отмель и посмотрела вверх.
Итак, она находилась совсем недалеко от поверхности. Метрах в трех-четырех.
Прямо над ней зияла дыра распахнутого канализационного люка. Когда-то к ней, по сделавшейся вдруг совершенно плоской стене тоннеля, вели железные скобы-ступени. Теперь их не было.
Тата закричала. Потом вновь позвала на помощь.
Но помогать никто не вызвался.
Она голосила еще долго, не столько уже уповая на подмогу, сколько стремясь выкричать, выдавить из себя воплем ту подрагивающую, тяжелую муть, которая облепила изнутри ее легкие, запрудила брюшину, свинцовой слизью обволокла горло.
Как ни странно, Тата не заплакала, как заплакал бы на ее месте всякий.
Она лишь насупилась и сглотнула, как глотала микстуры, горький ком отчаяния. Затем вынула из сумочки колоду, нашла в ней меня – без лишней скромности отмечу, что она доверяла мне больше других королей (злые языки утверждают, это оттого, что я напоминал Тате ее дядю Максима, бездетного инженера-атомщика) – и переложила меня в нагрудный карман джинсового сарафана.
Я не стал надоедать ей словами утешения. Сказать по правде, не было на них времени – она смотрела мне в глаза пять десятых секунды и за это крохотное времечко я должен был успеть сообщить ей кое-что полезное.
– У тебя в сумке органайзер. Если несколько его страниц вырвать и покрепче скрутить, получится хоть и быстрый, но все же факел.
Тата меня услышала. И, бросив прощальный взгляд на лжеспасительный люк, двинулась дальше.
Разветвление петлястого, похожего на кишку тоннеля, по которому она шла, не сворачивая, около часа, Тата предсказала наощупь – изменился рельеф стен. Подряпанный, заросший грибком бетон вдруг обратился оштукатуренным кирпичом. Штукатурка была сравнительно свежей и пахла привычно, буднично – подвалом, подъездом, стройкой – и куда отзывчивее отвечала на Татины касания. Да и изнуряющие гнилые миазмы как будто исчезли!
Тата решилась зажечь спичку (к слову, их теперь оставалось девять штук плюс одна сломанная). Подпалила факел (после некоторых колебаний она все же раздербанила дорогую вещь). И… о радость! Обнаружила… обнаружила вот что.
Тот отрезок кишки, что был отштукатурен, плавно шел вниз. Он казался более ухоженным и почти даже прохожим. А вот другой, существование которого она заподозрила по слабым токам воздуха, шел резко вправо и оканчивался ступеньками. Ступеньки эти вели наверх (направление интуитивно радовало Тату, ей просто физически хотелось света, как хочется есть или пить), но выглядели запыленными, доисторическими.
Так вверх или вниз?
И тут она вновь вспомнила про колоду в своей сумочке – то ли самый горластый из нас – Дурачина – смог до нее докричаться, то ли Отшельник дошептался. Она извлекла карты. И жестом, которым размазывают блинную жижу по сковороде, разложила нас рубашками вверх прямо на полу (в точности таким манером лет восемнадцать назад делала это начинающая гадальщица Алиса).
«Дорогие… люди из колоды! Пожалуйста… подскажите… что-нибудь!» – сбивчиво прошептала Тата. По дрожи ее пальцев было ясно: она вытащит всего одну карту, больше просто не решится.
Мы, плоский народец, соображаем быстро. Отвечать вызвался Рыцарь Мечей.
«Мой меч указывает как раз в сторону оштукатуренного тоннеля. Если она пойдет по ступенькам вверх, то попадет в тупик и до утра не выберется! В общем пойду я!» – воскликнул он.
«А если она подумает, что ты символизируешь совсем другое? Вдруг она решит, что твой бравый вид обещает ей, что никуда спешить не надо и с минуты на минуту появится спаситель на белом коне и в латах? Точь-в-точь как ты?» – нудным голосом спросил вечный перестраховщик Семерка Динариев.
«Да отстань ты!», – бросил Рыцарь Мечей, записной грубиян.
Тата ощупью вытащила случайную – как ей казалось – карту, положила ее на бетонный пол перед собой и зажгла факел.
Рыцарь Мечей пронесся во весь опор сквозь дрожащий пламень. Мол, следуй за мной туда!
«Ладно. Сделаю так», – кивнула сообразительная Тата.
Труба, по которой теперь, согнувшись в три погибели, следовала Тата, была выкрашена серо-зеленой краской, которую изобрели в шестидесятые годы минувшего века исключительно для того, чтобы наводить на сынов человеческих уныние и тоску. Не удивительно, что именно ею красили советские вытрезвители духа – коридоры загсов, приемные комиссии институтов, казармы и ленинские комнаты.
Чтобы отвлечься от незавидной своей доли, Тата предавалась излюбленному занятию – мечтаниям о живой шиншилле.
Пушистые эти крысы страшно нравились ей. Она представляла себе, как заведет одну. Как будет кормить ее пророщенным овсом и отрубями, какой славный, с опилочной выстилкой внутри, устроит ей домик, как станет лечить ее, если та заболеет.
Когда труба, к явному облегчению измучившейся путешественницы, открылась в вымощенную кирпичом подземную галерею, Тата вдруг вспомнила, что так и не придумала своей шиншилле кличку. Больше других ей нравилось имя Иннокентий, но тут крылся подвох: еще на прошлый день рожденья она твердо решила, что шиншилла, которую ей обязательно подарят на следующие именины, будет девочкой. И как же быть? Допустимо ли назвать девочку-шиншиллу Иннокентией? – вот какой вопрос обдумывала Тата со спасительной увлеченностью.
Это был самый угрюмый участок подземелья из всех, что Тата уже миновала.
То и дело в галерею, где-то на уровне Татиных ляжек, открывались узкие прямоугольные отверстия-бойницы, заполненные тяжелым удушливым газом (мы, плоский народец, предолго спорили, о том, что это за дрянь и откуда она). Шелушащиеся стены галереи были обильно покрыты разновсяким мусором – прошлогодними листьями, истлевшими газетами, линялыми пищевыми пакетами и комьями грязи – вероятно, весной и осенью помещение затопляли сточные воды…
Потолок галереи был достаточно высок, но если в человеческих жилищах высокие потолки сообщают находящемуся в них комфортабельное чувство неба, то в подземельях высокий потолок неприятен, он лишь сообщает мучительной тревоге еще одно, третье измерение…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});