Читать интересную книгу Беременная вдова - Мартин Эмис

Он, конечно, пытался копаться в своем прошлом, но Ашраф была в Ишафане, Дилькаш — в Исламабаде, а Дорис — в Ислингтоне (и они с ней выпили там в пабе — с ней и ее дружком). Каждые пять или шесть месяцев они с Лили проводили вместе целомудренную ночь (во время ее кратких перерывов между романами). Он, естественно, пытался вернуть ее, а она его жалела; правда, обратно не возвращалась.

Оставалось семь дней до 74-го (стоял канун Рождества), когда впервые произошла его новая встреча с Глорией Бьютимэн.

Это сборище того рода, на какие созывается наиболее богемная часть молодежи при деньгах — сборище того рода, на каких нынче Кита можно встретить крайне редко. Не стану его описывать (влажные омуты бархата и роскошные прически). Глория приходит поздно и отправляется на экскурсию по комнате, пробираясь через как следует освоенную и изученную обстановку. Внешне она напоминает Виолу в «Двенадцатой ночи» или Розалинду в «Как вам это понравится» — девушка, явно и игриво переодетая мальчиком. Волосы забраны под шляпу, заломленную набекрень, обтягивающий шелковый брючный костюм ярко-зеленого цвета.

Он ждет в коридоре. И вот какой приветственный обмен репликами состоится между ними.

— Ты что, делаешь вид, что меня не помнишь? Так, что ли?

— Я тебя не вполне понимаю — что за тон?

— Ты что, мои записки не получала? А письма мои? Может, сходим как-нибудь поужинать? Или пообедать? Не занимай ничем день, а? На это что, нет никаких шансов?

— Нет. Никаких. Если честно, я поражена, что у тебя хватает наглости задавать такие вопросы.

— Ага, где уж мне до твоих знакомых. О'кей. Скажи-ка, а как там мир сыра? — Она отступает на шаг. И в течение четырех или пяти мучительных секунд он чувствует, как ее радар пишет его портрет — не просто изучает, но прямо-таки целит в него. — Погоди, — продолжает он. — Извини. Не надо.

— Господи. На нем лежит проклятье Онана. Господи. Можно сказать, нюхом чую.

Новый костюм Кита (за который он заплатил шесть монет в «Шестерке») обнимает его языками своего пламени.

— О, мне с тобой надо поговорить! — восклицает она. — Не уходи. Это жутко интересно. У меня… у меня такое чувство, как у человека, который тормозит, чтобы поглядеть на автокатастрофу. Ну, понимаешь. Нездоровое любопытство.

Глория поворачивается и отходит… Ну да, она у нее слишком велика, слишком велика, как всегда утверждала Лили; однако теперь она кажется его оголодавшему взгляду достижением масштабов эпических и ужасающих, подобных китайской революции, или подъему ислама, или колонизации обеих Америк. Он наблюдает за тем, как она перемещается от гостя к гостю. Нынче мужчины смотрели на Глорию и автоматически задумывались, что происходит по ту сторону ее одежды — впадины и выпуклости по ту сторону ее одежды. Ну да, нынче она астрономически удалена от него, она далеко-далеко за пределами возможностей его невооруженного глаза.

Она все уходит и возвращается, снова и снова, и все-таки в тот вечер она рассказывает ему многое.

— Бог ты мой… А в Италии ты был так мил с девушками. Потому что девушки были так милы с тобой. Но все пошло наперекосяк, да? У тебя с девушками. И это только начало.

За определенной чертой сексуальных неудач, поясняет она дальше, часть мужского сознания настраивается на то, чтобы ненавидеть женщин. И женщины это чувствуют. Это, говорит она, как пророчество, которое само себя воплощает. А ему это и так было известно. Ларкинленд — эта страна воплощает самое себя, увековечивает самое себя, побеждает самое себя.

— А дальше будет только хуже. Ага. Видишь вон того прекрасного юношу, который только вошел, высокого, с золотыми волосами? Это Хью. Тот, у которого замок в Уэльсе.

— Типичная история. Ну да. Экономическая основа общества.

— Ты ведь ничего не можешь с собой поделать. Ты только говоришь так, как будто нарочно изображаешь из себя исчадие ада. Сразу инстинктивно хочется отойти. Мои ноги хотят отойти. Но сейчас праздники. В человеках благоволение. Готов ты выслушать совет?

Он стоит, курит, опустив голову.

— Говори. Помоги мне.

— Ладно. Сделай-ка круг по комнате. Пооколачивайся рядом с девушками, которые тебе больше всего нравятся. Я пойду поцелую своего суженого, а сама буду за тобой наблюдать.

Спустя десять минут она говорит ему нечто такое, что, по крайней мере, кажется относительно симметричным: чем симпатичнее девушки, тем уродливее выглядит он — более скрытный, более озлобленный.

— Рядом с Петронеллой ты казался совершенно в своей тарелке. С той, что в платье с портвейновым пятном. И с Моникой. С той, у которой что-то вроде заячьей губы. М-м. Глаза у тебя не такие шипучие, как были, зато что-то произошло с твоим ртом.

— Покажи, — просит он. Она показывает. — Господи. Глория, как мне выкарабкаться?

— Понимаешь, ты слишком далеко зашел, в том-то и проблема. Ты еще учишься? Нет? Тогда извини, но мне остается предположить, что в смысле работы ты — полный неудачник.

На самом деле это было далеко не так. По окончании университета Кит со своим отличным дипломом трудоустраивался более или менее случайным образом: работал в антикварной лавке, в художественной галерее; два месяца проработал в рекламном агентстве, «Дервент и Дигби», на Беркли-сквер. Потом он ушел из практикантов-рекламщиков и сделался практикантом-ассистентом в «Литературном приложении». Теперь он был там настоящим редактором и одновременно печатал необъяснимо зрелые статьи по теории критики в «Обсервере», «Лиснере» и в «Стейтсмен энд нейшен». Около десятка его стихотворений вышли в различных периодических изданиях, он получил обнадеживающую записку от Нила Дарлингтона, редактора «Журнальчика» и соиздателя серии брошюр под названием «Тонкие томики»…

— Ну, все понятно. Никакой надежды, — говорит она. — Тебе, Кит, надо побольше зарабатывать. И избавиться от этого сырого вида. Исключения бывают, но в этом мире девушки хотят подняться повыше, а не опуститься пониже. Помнишь эту трогательную балладу? «Если б плотником я был, а ты — моей возлюбленной».

— «Пошла бы за меня? Родила бы мне ребенка?»[103].

— Так вот, ответ на этот вопрос такой: «ни в коем случае». Забавно то, что тебе нужна только одна симпатичная подружка, остальные потянутся следом.

Он спрашивает, почему это так.

— Почему? Потому что с девушками законы привлекательности более расплывчаты. Потому что внешность мужчины значит не так уж много. Так что мы высматриваем дымовые сигналы. Слушаем тамтамы. Если одна из нас — симпатичная — считает, что ты подходящий парень, мы берем это на заметку. Я могла бы сделать тебя наполовину привлекательным прямо здесь и сейчас. Достаточно было бы пройтись вокруг комнаты.

Он вздыхает.

— О, Робин Гуд. В шервудской зелени. Отбираешь у богатых, отдаешь бедным. Проведи меня кругом… Заплачу тебе сотню.

А Глория, удивительная как всегда, говорит:

— У тебя при себе есть? М-м. Нет. Это целое представление, а Хью может разозлиться.

— Тогда я пошел домой. Значит, счастливец — это Хью, так, что ли?

— Вероятно. Он идеально подходит. Если не считать мамаши-ведьмы. Которая меня ненавидит… Знаешь, мне двадцать шесть. Часы идут: тик-так.

— Кстати, вспомнил. — И он слабым голосом рассказывает ей про Шехерезаду. Уже замужем (за Тимми), уже мать двоих детей (Джимми и Милли), уже благочестивая (по словам Лили). Она пожимает плечами, а он продолжает: — Мне пора. — Его внутренний голос (господи, ну и карканье) вносит предложение. Киту оно не кажется особенно удачным, но он говорит: — Ладно, с праздником. Есть, это самое, такая традиция — оставлять что-то для Деда Мороза. Бог с ними, со сладкими пирожками. Просто подари ему прекрасное зрелище. Как ты молишься на коленях, голая.

Ее цвет лица, ее затененная бронза, делается темнее.

— Откуда ты знаешь, что я молюсь голая?

— Ты мне рассказала. В ванной.

— В какой ванной?

— Ты что, не помнишь? Ты повернулась с голубым платьем в руках. А я сказал: «А где же укус пчелы?»

— Ой, глупости какие! А потом что?

— Ты перегнулась через вешалку для полотенец и сказала: «Вообще-то он довольно глубоко».

— Так ты что, до сих пор думаешь, что это произошло на самом деле? Нет, Кит, тебе это приснилось. Хотя укус пчелы я помню. Разве его забудешь? А развалины я действительно на самом деле ненавижу — это тоже правда. Удачи. Знаешь, все эти дела вроде игры в каштаны. Помнишь игру в каштаны? Обычная однушка побивает двадцатьпятку и раз — превращается в двадцать шесть. Понимаешь, симпатичную подружку не завести, пока не заведешь симпатичную подружку. Знаю. Такая вот невезуха.

— Да, действительно. А как твоя тайна? Все в порядке?

— С Рождеством тебя.

Он пошел по заснеженной Кенсингтон-хай-стрит. Каким поэтом был Кит Ниринг на данный момент? Он был мелким представителем шутливого самоуничижения (была ли на земле еще какая-нибудь цивилизация, этим увлекавшаяся?). Он не был акмеистом или сюрреалистом. Он принадлежал к школе сексуальных неудачников, пугал, уродов, лауреатом которых и героем был, разумеется, Филип Ларкин. Знаменитые поэты могли заводить девушек, порой много девушек (встречались поэты с внешностью Квазимодо, которые вели себя как Казанова), однако симпатичных мордашек они, казалось, избегали или сторонились, поскольку иначе их намерения были бы просто слишком очевидны. У женщин Ларкина был свой мир,