Читать интересную книгу Мысли и воспоминания. Том II - Отто Бисмарк

Для австрийской политики также было бы правильней до тех пор предотвращать воздействие венгерского шовинизма, пока Россия укрепится на Босфоре и этим значительно обострит свои отношения со средиземноморскими государствами, т. е. с Англией и даже с Италией и Францией, усилив для себя необходимость договориться а l'amiable [дружески] с Австрией. Если бы я был австрийским министром, то не препятствовал бы русским итти на Константинополь; но я начал бы с ними переговоры о соглашении только после их выступления. Ведь участие Австрии в турецком наследстве будет урегулировано только по соглашению с Россией, и австрийская доля окажется тем большей, чем дольше в Вене сумеют выжидать и поощрять русскую политику к занятию далеко выдвинутых позиций. По отношению к Англии позиция нынешней России может улучшиться, если Россия займет Константинополь; для Австрии же и Германии она менее опасна до тех пор, пока владеет Константинополем. Тогда было бы уже невозможно несуразное положение Пруссии, при котором Австрия, Англия, Франция могли бы, как в 1855 г., использовать нас, чтобы мы заслужили в Париже унизительное разрешение явиться на конгресс и mention honorable [почетное упоминание] в качестве европейской державы.

Если в Берлине ответят отрицательно или даже угрожающе на зондирование, может ли Россия в случае нападения на нее других держав из-за ее продвижения на Босфор рассчитывать на наш нейтралитет, поскольку Австрия не подвергается опасности, то Россия сначала пойдет по тому же пути, как в 1876 г. в Рейхштадте, и снова попытается добиться сотрудничества Австрии. У России очень широкое поле для предложений не только на Востоке — за счет Порты, но и в Германии — за наш счет. Надежность нашего союза с Австро-Венгрией против таких искушений будет зависеть не только от буквы договора, но, в известной степени, от характера лиц и от политических и религиозных течений, которые будут в тот момент играть в Австрии руководящую роль. Если русской политике удастся привлечь на свою сторону Австрию, то коалиция Семилетней войны против нас создана; Францию можно будет всегда иметь против нас, так как ее интересы на Рейне важнее, чем на Востоке и Босфоре.

Во всяком случае и в будущем потребуются не только военные вооружения, но и правильный политический взгляд, для того чтобы вести германский государственный корабль через потоки коалиций, которым мы подвержены вследствие нашего географического положения и нашего исторического прошлого. Любезностями и экономическими подачками дружественным державам мы не предотвратим опасностей, скрытых в лоне будущего, а только усилим вожделения наших временных друзей и их расчеты на наше чувство вынужденной необходимости. Я опасаюсь, что на этом пути наше будущее будет принесено в жертву мелким и преходящим настроениям настоящего. Прежние монархи ценили больше способности, чем послушание своих советников. Если послушание оказывается единственным критерием, то к универсальным дарованиям монарха предъявляются такие требования, которым не удовлетворил бы сам Фридрих Великий, хотя в его время политика в период войны и мира была менее сложна, чем теперь.

Наш престиж и наша безопасность будут тем устойчивее, чем больше мы будем воздерживаться от вмешательства в споры, которые нас непосредственно не касаются, и чем безразличнее мы будем ко всяким попыткам возбудить и использовать наше тщеславие. Такие попытки делались во время Крымской войны английской прессой и английским двором и опиравшимися на английскую поддержку карьеристами при нашем собственном дворе. Нам тогда так успешно угрожали лишением титула великой державы, что господин фон Мантейфель подверг нас в Париже большим унижениям, лишь бы добиться разрешения поставить и нашу подпись под договором, между тем как для нас было бы полезнее не быть связанными этим договором. Германия и теперь совершила бы большую глупость, если бы, не имея собственных интересов, стремилась занять определенную позицию в спорных восточных вопросах раньше других, более заинтересованных держав. Уже во время Крымской войны были моменты, когда более слабая Пруссия, приняв решение вооружиться в соответствии с австрийскими требованиями и сверх этих требований, могла продиктовать мир и содействовать своему соглашению с Австрией по германским вопросам. Точно так же и Германия в будущих восточных распрях сможет, если она сумеет соблюдать сдержанность, тем вернее использовать то преимущество, что в восточных вопросах она является наименее заинтересованной державой. Она сможет это сделать тем вернее, чем дольше она воздержится от вмешательства, хотя бы это преимущество и выразилось только в более продолжительном наслаждении состоянием мира. Австрии, Англии и Италии при нападении русских на Константинополь придется занять определенную позицию раньше, нежели французам, так как восточные интересы Франции представляются менее настоятельными и более связаны с вопросом о германских границах. При русско-восточных кризисах Франция не сможет вести новую «западническую» политику или решиться на угрозу Англии во имя своей дружбы с Россией без предварительного соглашения или предварительного разрыва с Германией.

Преимуществу, которое дает германской политике отсутствие прямой заинтересованности в восточных вопросах, противостоит невыгодность центрального и открытого расположения Германской империи, с ее растянутыми на все стороны линиями обороны и с легкостью [возникновения] антигерманских коалиций. При этом Германия является, быть может, единственной великой державой в Европе, которую никакие цели, достижимые только путем победоносных войн, не могут ввести во искушение. Наши интересы заключаются в сохранении мира, в то время как у всех без исключений наших континентальных соседей имеются тайные или официально известные желания, которые могут быть выполнены только путем войны. Сообразно с этим мы должны соразмерять нашу политику. Это означает по возможности препятствовать войне или ограничивать ее. В европейской карточной игре мы должны сохранять за собой последний ход, и никаким нетерпением, никакой услужливостью за счет страны, никакому тщеславию или дружественным провокациям мы не должны позволять, чтобы они преждевременно вынудили нас перейти из стадии выжидания в стадию действия; иначе plectuntur Achivi [горе ахейцам][492].

Разумеется, цель нашей сдержанности не в том, чтобы со свежими силами напасть на кого-либо из наших соседей или возможных противников, после того как другие были бы ослаблены. Напротив, мы должны стараться честным и миролюбивым использованием нашей мощи ослабить недовольство, вызванное нашим превращением в подлинную великую державу, чтобы убедить мир, что германская гегемония в Европе полезнее и беспристрастнее, а также менее вредна для свободы других, чем [гегемония] французская, русская или английская. Уважение к правам других государств, которое в частности отсутствовало у Франции во времена ее превосходства, а у Англии существует лишь, поскольку это не затрагивает английских интересов, облегчается для Германской империи и ее политики, с одной стороны, объективностью немецкого характера; с другой стороны, это облегчается фактом, в котором нет с нашей стороны ни малейшей заслуги, именно тем, что мы не нуждаемся в увеличении нашей непосредственной территории, да и не могли бы этого сделать, не усилив центробежных элементов в собственной стране. После того как в пределах достижимого мы осуществили наше объединение, моим идеалом всегда было приобрести доверие не только слабых европейских государств, но и великих держав, — доверие к тому, что германская политика, исправив injuria temporum [несправедливость времен] — раздробленность нации, — хочет быть миролюбивой и справедливой. Чтобы добиться этого доверия, необходимы, прежде всего, честность, откровенность и готовность к примирению в случаях трений или untoward events [неожиданных событий]. Подавляя свои личные чувства, я следовал этому рецепту в случаях со Шнебеле (апрель 1887 г.), Буланже, Кауфманом (сентябрь 1887 г.)[493], с Испанией в вопросе о Каролинских островах, с Соединенными штатами в вопросе Самоа[494]. Я полагаю, что и в будущем нам не раз представится случай показать, что мы умиротворены и миролюбивы. За время своей служебной деятельности я три раза советовал вести войну: датскую, богемскую и французскую, но всякий раз я предварительно уяснял себе, принесет ли война, если она окажется победоносной, награду, достойную тех жертв, каких требует каждая война; а в настоящее время эти жертвы несравненно тяжелее, нежели в прошлом столетии. Если бы я предполагал, что по окончании одной из этих войн нам пришлось бы с трудом измышлять желательные для нас условия мира, то едва ли я убедился бы в необходимости таких жертв, пока мы не подверглись физическому нападению. Международные споры, которые могут быть решены только войной народов, я никогда не рассматривал с точки зрения обычаев геттингенского студенчества и личной чести дуэлянта, а всегда взвешивал последствия этих споров на притязание немецкого народа вести, наравне с прочими великими державами Европы, автономную политическую жизнь, насколько это возможно при свойственных нашей нации внутренних силах.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});