она. — Она точная его копия.
— Правда?
— Да. Когда я ушла, я разузнала о них кое-что. И я также узнала, кем работал другой брат, и подумала: «Ах, вот где она всему этому научилась. От своего дяди».
— Что значит «всему научилась»? — спросил Страйк.
— Джеральд был фокусником на детских представлениях до того, как переехал жить на ферму.
В этот момент в памяти Страйка всплыло еще одно воспоминание — тот из двух братьев Краузер, что потолще, показывает маленьким девочкам карточные фокусы при свете камина, и в тот момент он понял точность сравнения коммуны с раком, использованного Эбигейл.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «вот где она всему этому научилась»?..
— Хитрость... нет, ловкость рук, так говорят? У нее это хорошо получалось, — отметила Эбигейл. — Я видела фокусников по телевизору и знала, что она делает, но другие дети думали, что она действительно может творить чудеса. Правда, они не называли это магией. Чистые духом, — сказала Эбигейл, скривив губы.
Она оглянулась через плечо как раз вовремя, чтобы увидеть База, выходящего из паба.
— Хорошо, — сказала она, немедленно вставая. — Будешь еще пива?
— Нет, не стоит, — сказал Страйк.
Когда Эбигейл вернулась с третьим бокалом вина и снова села, Страйк спросил:
— Много ли времени прошло с вашего переезда на ферму Чапмена, когда родилась твоя сестра?
— Нет у меня никакой сестры.
Страйк подумал, что она, должно быть, неправильно его поняла.
— Я говорю о том, когда Дайю...
— Она не моя сестра, — сказала Эбигейл. — Она уже была там, когда мы приехали. Это ребенок Мазу и Алекса Грейвса.
— Я думал...?
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. После смерти Алекса Мазу притворилась, что Дайю от моего отца.
— Почему?
— Потому что семья Алекса пыталась получить опеку над Дайю после того, как он покончил с собой. Мазу не хотела отдавать Дайю, поэтому они с моим отцом выдумали историю о том, что Дайю на самом деле его дочь. Семья Алекса подала в суд. Я помню, как Мазу пришла в бешенство, когда получила официальное письмо, в котором говорилось, что она обязана предоставить образцы ДНК Дайю.
— Это интересно, — сказал Страйк, быстро делая пометки. — А образцы были взяты?
— Нет, — сказала Эбигейл, — потому что она утонула.
— Верно, — сказал Страйк, поднимая голову. — Но Алекс Грейвс думал, что Дайю его дочь?
— О, да. Он составил завещание, и назвал Дайю единственным бене—беном — как там?..
— Бенефициаром?
— Да... говорю же, у меня нет образования, — пробормотала Эбигейл. — Наверное, стоит читать побольше. Иногда я подумываю о том, чтобы пойти на курсы или еще что-нибудь в этом роде.
— Никогда не поздно, — сказал Страйк. — Значит, было завещание, и Дайю получила все, что было у Грейвса?
— Да. Я слышала, как Мазу и мой отец говорили об этом.
— Много ли Грейвс оставил в наследство?
— Не знаю. Он выглядел как бомж, но его семья была богатой. Они иногда приезжали навестить его на ферме. Тогда в ВГЦ не было так строго с посетителями, все желающие могли просто приехать на машине. Грейвсы были богачами. Сестра Грейвса плясала под дудку моего отца. Пухленькая девочка. Мой отец пытался знакомиться со всеми, у кого водились какие-то деньги.
— Значит, после смерти Дайю твоя приемная мать...
— Не называй ее так, — резко перебила его Эбигейл. — Я никогда не использую слово «мать» по отношению к этой суке, даже в сочетании со словом «приемная».
— Извини, — сказал Страйк. — Значит, Мазу, по-видимому, унаследовала все, что осталось от Грейвса?
— Полагаю, так, — Эбигейл пожила плечами. — Вскоре после смерти Дайю меня отправили в филиал ВГЦ в Бирмингеме. Мазу видеть меня не могла, она бы не позволила мне остаться, когда ее дочь умерла. Я убежала с улицы в Бирмингеме, когда собирала деньги для церкви. Вырученные за день деньги потратила на билет на автобус до Лондона, до моей бабушки со стороны мамы. Я сейчас живу в ее квартире. Она оставила ее мне, благослови ее господь.
— Сколько тебе было лет, когда ты ушла из церкви?
— Шестнадцать, — ответила Эбигейл.
— С тех пор ты как-нибудь общаешься со своим отцом?
— Никак не общаюсь, — сказала Эбигейл, — и это меня устраивает.
— Он никогда не пытался найти тебя или связаться с тобой?
— Нет. Я стала Отступницей, понимаешь? Так они называют людей, которые уходят. У него не могло быть дочери, которая стала Отступницей. Только не у главы Церкви. Вероятно, ему было бы так же приятно меня снова увидеть, как и мне — его.
Эбигейл отпила еще вина. Ее бледные щеки порозовели.
— Знаешь, — внезапно сказала она, — до церкви он мне нравился. Наверное, я даже любила его. Мне всегда нравилось быть среди парней, и он дурачился со мной, играл в мяч и все такое. Было круто, когда я была пацанкой и все такое, но едва появилась Мазу, все изменилось. Она гребаная социопатка, — злобно сказала Эбигейл, — и она изменила его.
Страйк предпочел оставить это утверждение без ответа. Он, конечно, знал, что под воздействием сильного влияния возможна алхимическая трансформация личности, особенно у тех, чей характер еще не полностью сформировался. Однако, по собственному признанию Эбигейл, Уэйс был харизматичным, аморальным авантюристом, еще когда был женат на своей первой жене. Его вторая жена, судя по всему, была просто идеальной сообщницей в его восхождении к статусу Мессии.
— Он начал отчитывать меня за все то, что Мазу во мне не нравилось, — продолжала Эбигейл. — Она сказала ему, что я помешана на мальчиках. Мне было восемь лет. Мне просто нравилось играть в футбол... А потом он сказал мне, что я больше не могу называть его «папой», я должна говорить «Папа Джей», как и все остальные.
— Это мир мужчин, — сказала Эбигейл Гловер, мотнув головой в сторону барной стойки, — и такие женщины, как Мазу, знают, в чем их сила, и они играют в эти игры, они могут сделать мужчин счастливыми, и тогда мужчины позволяют брать им самим немного своей власти. Она заставляла всех девушек делать... то, чего сама не хотела бы. Она сама ничего не делала. Она была там, наверху, — Эбигейл подняла одну руку горизонтально, так высоко, как только могла, — а мы были там, внизу, — сказала она, указывая на пол. — Она растоптала всех нас, чтобы стать гребаной королевой.
— Но она по-другому