хоть и безнравствен, но логичен. Пьемонт не мог тогда,
и никогда не может
сам собою овладеть всей Ломбардо-Венецией. Нужно было, значит, искать союзника. Упорно отвергая союз народа, он должен был искать союзника там, где существовали интересы, делавшие союз возможным, и где можно было найти оружие вместе против Австрии и против революции. Отсюда союз с Бонапартом, – союз, который уже стоил Италии осмеяния и позора и еще будет стоить ей новой крови»[500].
Другое суждение принадлежит г. Петручелли де ла Гаттина: «Кавур, который, по несчастию, не всегда имеет дар угадывать людей, отличается способностью всегда угадывать положение и даже более возможные стороны известного положения. Эта-то изумительная способность и помогла ему создать нынешнюю Италию. Министр державы четвертого порядка, он не мог создавать положений, подобно императору Наполеону, не мог и опираться на великую национальную силу, как лорд Пальмерстон. Он должен был отыскать щель в европейской политике, проскользнуть туда, съежиться там, устроить мину и произвести взрыв. Таким-то образом он и победил Австрию и обеспечил себе помощь Франции и Англии. Пред чем отступили бы другие государственные люди – в то Кавур бросился очертя голову, исследовавши глубину и рассчитавши даже выгоды падения. Крымская экспедиция, его поведение на Парижском конгрессе, уступка Ниццы, вторжение в Папскую область прошлой осенью – были последствиями крепкой решимости его духа».
В этих двух отзывах я не нахожу резкой разницы, что касается до фактических оснований: оба признают, что Кавур думал только о Пьемонте, что он не мог опираться на народную силу, что он искал только победы над Австрией и в результате променял одно иностранное влияние на другое… А кто из двух авторов справедливее смотрит на дело – пусть опять решат читатели. А наше дело – летописное.
После сделанных общих замечаний нет надобности распространяться об общеизвестных фактах, в которых выразилась политика графа Кавура. Проследим их коротко.
В 1853 году, опираясь на предполагаемое участие Франции, Кавур начал дело с австрийским правительством по поводу конфискации в Ломбардии, вследствие волнения 3 февраля, имений некоторых пьемонтских подданных, большею частию ломбардских же эмигрантов. Кавур писал очень резкие ноты австрийскому кабинету, отозвал посланника, рассылал меморандумы ко всем державам, а в парламенте вытребовал 400 тысяч франков на вознаграждение семейств, пострадавших от конфискации. В Ломбардии и Пьемонте это имело очень хороший эффект. Австрия отчасти удивилась внезапной храбрости Пьемонта, но не сдавалась и принимала угрожающее положение. Пьемонт, с своей стороны, принялся за укрепление Александрии и Казале и за увеличение военных средств… Между тем в это самое время началась Восточная война. В 1854 году Сардиния была приглашена принять участие в союзе держав против России и в 1855 году послала войско в Крым. Этим фактически заявила она свое значение в ряду европейских государств…
Впрочем, здесь надо остановиться. Крымская экспедиция сардинцев представляется многими таким актом политической мудрости Кавура, таким гениальным ударом, которому Италия решительно одолжена чуть ли не всеми благами, полученными ею с тех пор. Теперь мне представляется очень диким – считать единство Италии следствием крымской экспедиции сардинцев; но в Италии и во Франции не проходило дня, чтоб я не встречал в какой-нибудь газете этого убеждения, выраженного совершенно как какая-нибудь аксиома. Сам Кавур говорил в парламенте то же, что министерские журналы писали на этот счет в своих статейках… Довели меня до того, что я если и не верил связи итальянского единства с битвою при Черной[501], но и не считал уже слишком дикими фраз вроде, например, следующих: «При начале Восточной войны граф Кавур с радостью увидел, что представляется давно желанный случай – войти Пьемонту в совет великих держав и тесно соединиться с ними. Пьемонтцы пришли сражаться в Крым, и с этого дня Кавур получил право громко и торжественно говорить Европе о бедствиях Италии и об австрийском угнетении. С этого дня надо считать эту независимость Италии»[502]. После таких штук, повторяемых ежедневно, мне не показалось даже необычайным и другое, тоже французское, предположение: что так как армия есть самое прямое выражение правительства, то «пьемонтская армия в Крыму своей образцовой дисциплиной осязательно опровергла клеветы на Пьемонт, уверявшие, будто бы это государство, преданное в жертву анархии, не признающее ни законов, ни Бога»[503]. Но я полагаю, что на человека свежего все подобные выходки должны производить раздирающее впечатление, даже если он и не знает хорошенько истинного хода тогдашних дел.
А ход дел был таков. Наполеон хотел вовлечь Австрию в войну с Россией. Австрия, ведя по обычаю двойную игру, отвечала, что она не может согласиться на это ввиду угрожающего положения Пьемонта. Тогда император французов взялся уладить дело и послал в Турин такого рода депешу: «Для успокоения подозрений Австрии Пьемонт должен – или 1) распустить войска, или 2) допустить Австрию поставить гарнизон в Алессандрии, или 3) послать 30 000 в Крым». Из этих трех условий последнее было, разумеется, наиболее благовидным и наименее постыдным. Нечего делать – сделали заем в 50 миллионов, снарядили 15 000 и послали[504]. Это было уже в 1855 году; война скоро кончилась, но сардинцы успели потерять до 4000 человек. Зато при окончании войны «Европа читала», по выражению одного француза, следующие слова в «Moniteur universel»[505]: «Сардинская армия приняла участие в опасностях: она разделит честь и славу успеха. Союзники в воине – правительства английское, французское и пьемонтское будут соединены и в переговорах, когда мир будет завоеван их оружием. Опасности, почести, выгоды – всё будет разделено».
И точно, в 1856 году сардинским уполномоченным дозволено было участвовать в Парижском конгрессе. Правда, Пьемонт ничего не получил себе за свое усердие: выгоды не были разделены. Но зато при окончании конгресса граф Кавур изложил пред дипломатами нужды Италии, которые им, вероятно, были до того неизвестны. Нужды эти состояли в том, чтобы уменьшено было австрийское влияние на полуострове, произведены были реформы в Папской области и положен конец антагонизму, существующему между итальянскими властителями. Дипломаты выслушали, сказали, что не имеют на этот счет никаких полномочий, и конгресс разъехался. Но граф Кавур вручил-таки на всякий случай докладную записочку графу Валевскому[506]. Тот ее принял к сведению, и тем дело кончилось.
Впрочем, кончилось оно не так скоро: в течение всего 1856 года журналистика Европы шумела об открытиях графа Кавура по итальянскому вопросу. Имя Кавура засияло новым блеском и приобрело популярность во всей Европе, до «Русского вестника» включительно. Капуру присылались адресы, посвящались бюсты и медали