Отъесться до нужных габаритов никак не получалось – не часто удавалось даже наесться вдоволь. Может, если и впрямь в хор поступить… Да ну, неохота век прожить, глаза к небу возведя! В Сормове пусть голодно, да весело.
Конечно, Мурзик промышлял не только пением: запасшись полуразбитой чашкой или щербатым стаканом, болтался возле «монопольки», карауля покупателей, выходящих с «четвертью» в плетеной щепяной корзинке, «сороковками», «сотками» или «мерзавчиками» [33] . Некоторые питухи, не имея терпения донести покупку до дому, норовили вылакать водочку прямо тут, на улице, едва отмерив двадцать пять шагов от двуглавого орла на вывеске и строгой надписи «Казенная винная лавка» (ближе полиция не дозволяла!). Но не из горлышка же сосать, сие считалось невместно даже по рабочим окраинам. Тут-то и оказывался наготове Мурзик или другой шпингалет с посудинкой наготове. Мальчишка держал чашку или стакан, рабочий живо обдирал белую или красную сургучную головку (белая означала, что водка хорошей очистки – бутылка стоила 60 копеек, ну а с красной ценилась дешевле – по 40). «Накушавшись», в опустевшую посудину бросали копейку-другую. Вот и заработок!
Сормовский завод тоже давал возможность зашибить кой-какую деньгу, порою даже немалую. Приятели Мурзика носили отцам обед прямо в цеха. Мурзик увязывался с ними. Там удавалось доверху набить карманы гайками, шайбами, гвоздями и шурупами. Их перепродавали «грушникам» – так в Сормове называли продавцов пареной груши, любимого народного лакомства. Однако в тележках под тряпками, которые укутывали горшки с грушей, лежали груды железного лома, который потом сбывался за большие деньги. Кончился этот промысел дурно: «короля» сормовских «грушников», Степана Захарова, отправили на каторгу, а несколько его «поставщиков» попали в Игумновскую колонию малолетних преступников. Кто на год, кто на два или три. Был среди них и Мурзик…
Уходил волчонок, вернулся – волк. Ему исполнилось пятнадцать. Никого из близких не осталось – даже выпивоха Благолепов покинул своего подопечного, отправившись подпевать ангельским трубам. Да и что в нем теперь было бы проку? Голос у Мурзика сломался, изменился, остался, правда, звучным и приятным, однако прежняя трогательная звонкость и певучесть исчезла вовсе. Однако Мурзик и в мыслях не держал, чтобы идти к станку. Нашли дурака! Воровской промысел, только этот путь! Был он смел, дерзок, и везло ему, как никому другому. Да еще сдружился с барыгой Поликарпом Матрехиным и сделался его ближайшим подручным.
* * *...
«Петербург. В знак сочувствия жертвам несчастных случаев отравления на фабриках «Треугольник» и Богданова забастовали рабочие Путиловского завода и мелких предприятий».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
...
«У Григория Распутина. Уже в 11 утра перед одним из особняков на Английском проспекте, где живет «старец» Распутин, по обыкновению, много публики. У подъезда автомобили, экипажи, лихачи, обычные извозчичьи пролетки. В приемной много просителей, среди которых можно увидеть титулованных особ, генералов, духовных лиц.
Как сообщается, в непродолжительном времени в Москве будет выходить патриотическая газета под названием «Патриот», в которой Григорий Распутин примет ближайшее участие».
«Биржевые ведомости»
...
«Петербург. Председатель Думы Родзянко имел счастье представить Его Величеству всеподданнейший доклад о текущих делах Государственной думы. Высочайшая аудиенция продолжалась 1 час 15 минут и носила высокомилостивый характер».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
* * *
Дождило, мокрило… Весна пришла! Холодно еще, а все же – весна. Лед на Волге там и сям темнел промоинами, редкая собака осмеливалась теперь сбежать с берега, а для людей речная полиция давно запретила сход. И только вовсе уж безумные рисковали пуститься брести по льду или те, кому все равно было – слышать его треск под ногами, или щелчок курка у виска, или звон сабли, или шлепанье карт по столу. Лишь бы чем-нибудь, хоть чем-нибудь потешить пресыщенную душу, развлечь ее, позабавить, а свою жизнь на кон ставить иль чужую – какая разница…
Ну да, было и с ним такое. Было, да прошло, ничего не оставив, кроме ночных кошмаров…
Высокий, осанистый господин в тяжелой черненой шубе [34] с несколько потертым каракулевым воротником сдвинул на затылок шапку. Воротник, покрытый мелким снегом, чудился поседевшим, шапка тоже, да и accroche-couer [35] , аккуратно лежащая на лбу, даром что была выкрашена басмою в жгучий черный цвет, сейчас приобрела благородно-пепельный оттенок.
Господин в который раз подумал, что надо было бы одеться нынче полегче, а потом в который уже раз возразил себе, что сыростью может пробрать до костей покрепче, чем морозом, так что правильно он поступил, что оделся по-зимнему, ведь топчется он здесь уже не меньше часу.
Однако дельце затянулось… Не думал он, что так долго ждать придется. Да еще бы знать, чего ждать-то!
Ему просто приказали:
– Следите за тем, что будет происходить.
Ничего не происходило.
Ровно ничегошеньки, кроме обычной жизненной текучки.
Однако ему также было приказано:
– Дождитесь результата и немедля доложите.
Приходилось ждать, хотя он и сам толком не понимал, чего, собственно. Наверное, чтобы вышла та особа, которая вошла сюда час… нет, уже больше часу тому назад.
Около той двери, на которую он неотрывно глядел, сновали люди, как штатские, так и в форме. Около нее останавливались автомобили и извозчики, уже успевшие пересесть из саней в повозки. Но поскольку на городских улицах еще сплошь да рядом лежал снег и вообще по утрам подмораживало, на ободья колесные были кое-где набиты шипы или даже надеты цепи. В Энске, городе крутых съездов, становившихся по весне неимоверно скользкими, с этим делом приходилось ухо востро держать.
Господин с accroche-couer на лбу тоже ухо держал востро: не только смотрел, но и вслушивался.
Дверь то открывалась, то закрывалась, хлопала и скрипела. Кто-то кого-то бранил громким начальственным басом, кто-то весело болтал, кто-то фальшиво рыдал, кто-то даже зашелся в истерике, прерванной двумя хлесткими пощечинами, однако того звука, который должен был раздаться, господин не слышал.
Впрочем, он и сам хорошенько не знал, услышит его или нет. Вполне возможно, звук этот прозвучал в той части здания, окна которой были обращены во двор.