чтобы мне выделили отдельную палату.
В тот момент, когда меня собираются перевозить, появляются Олсен и Харди. Олсен выглядит довольно мрачно, а вот на Харди я, судя по всему, произвела впечатление. Только не могу понять, чем именно: своим видом или тем, что сотворила с Колином.
— Мы здесь для того, чтобы быстренько снять показания, — говорит Олсен.
— Он жив? — спрашиваю я, прежде чем он успевает задать свои вопросы. Олсен и Харди переглядываются. — Колин. Он жив? — повторяю я.
Наконец Олсен отвечает:
— Он в коме. Врачи полагают… полагают, что его мозг слишком долго находился без кислорода. Они не знают, очнется ли он.
— Она ничего не станет говорить, — перебивает мама, выставив вперед подбородок.
Ее недоверие к копам очень заметно, хотя она впервые на этой стороне дела. Она гораздо чаще отчитывает сотрудников полицейского управления Чикаго за то, что ее не удовлетворяет их работа.
— Все в порядке, мам, — почти шепотом говорю я. Хочу лишь, чтобы все это поскорее закончилось. — Это была самооборона.
Я знаю, что собираюсь сказать. Эта мысль прокручивалась у меня в голове с момента последнего визита к Теду, с тех пор, как он сообщил, что идет на сделку с правосудием. С тех пор, как я решила, что просто не могу позволить Колину жить дальше после всего, что он совершил. Ведь он вполне может это повторить.
— Хоть раз в жизни просто послушай меня! — говорит мама. — Никому ничего не говори, пока не приедет наш адвокат.
— Миссис Риз, — говорит Харди, склонив голову то ли уважительно, то ли просто вопросительно. — Мы всего лишь хотим узнать, что произошло. Мы понимаем, что ваша дочь прошла через ужасное испытание, и хотим только вкратце обсудить это с ней, чтобы как можно скорее все узнать.
— Все в порядке, — говорю я хриплым, словно воронье карканье, голосом.
Не дождавшись маминого согласия, Харди начинает задавать вопросы.
— Не могли бы вы рассказать, что произошло сегодня вечером? — спрашивает она, открывая узенький блокнот.
— Я была в баре… «Матильда», — отвечаю я. Харди и Олсен подходят ближе, поскольку я могу говорить только шепотом. — Слишком много выпила. Позвонила Аве Вриланд, хотела узнать, не заберет ли она меня, но она не могла уйти с работы.
— Почему вы не взяли такси? Или не вызвали «Убер»? — спрашивает Харди.
— Я напилась. Наверное, на самом деле надеялась, что Ава за мной приедет. Мне не хотелось ехать домой.
— Тогда как там оказался Колин? — теперь вопросы задает Олсен.
— Видимо, ему позвонила Ава. Попросила за мной приехать…
Если разобраться, мне крупно повезло. Я даже не предполагала, что настолько хорошо знаю Аву и смогу предсказать, как она поступит в такой ситуации. У меня был план Б. Я бы постаралась остаться с Колином наедине в другой раз, при других обстоятельствах. Но то, что все прошло так легко и получилось с первой попытки, одновременно взволновало и обеспокоило меня. Когда Колин приехал за мной, я почти не поверила своим глазам. Думала, у меня разыгралось воображение.
— И он отвез вас домой? — спрашивает Харди. Я киваю, хотя от этого движения меня немного мутит.
— И тут я решила, что запишу его.
— Запишете? — спрашивает Харди, глянув на Олсена.
— Хотела проверить, признается ли он, что замешан в…
Осекаюсь, с трудом сглатывая, словно рот полон лезвий. Я должна быть осторожна. Возможно, если я все объясню — все, что знаю на самом деле о том, что сделали Колин и Ава, — то окажусь в опасности. Ава все еще на свободе. А Колин в коме, и на руке у него почти смертельная рана от моего перочинного ножа.
Чем больше правды я скажу, тем сильнее опасность. Полиция может воспринять звонок Аве, скрытое оружие, приглашение Колина в квартиру как преднамеренность. А Ава все еще может считать меня угрозой собственной безопасности.
— …Что он замешан в убийстве Сары Кетчум. Вдруг они с Тедом действовали сообща?
Снова сглатываю и указываю на пластиковый стаканчик с водой на подносе возле койки. Олсен протягивает его мне, и я делаю большой глоток.
— Он обнаружил диктофон и разбил его. Мы подрались. И мне удалось достать из сумочки нож, — говорю я, прижав руку к разбитому рту.
Вызвать слезы легко, они прожигают мой поврежденный глаз.
— Значит, в баре при вас был нож? — спрашивает Харди.
— Я обычно ношу его с собой, — придушенным от слез и напряжения голосом отвечаю я. — Моя сестра… — Я замолкаю, указывая на маму.
— Ее сестру похитили, когда она была еще ребенком, — подхватывает мама.
— Нам об этом известно, — серьезно, но довольно фамильярно отвечает Харди. — Мне так жаль, что с вашей семьей такое произошло. А теперь еще и это.
Но Олсен настороженно не сводит с меня глаз.
— Давно вы носите с собой нож? — спрашивает он.
— Кажется, годами. То ношу, то нет, — отвечаю я и делаю еще глоток воды, пытаясь избавиться от хрипоты.
— А когда именно вы достали его из сумки? — спрашивает он.
— Честно говоря, не помню, — отвечаю я. Знаю, о чем он думает. Трудно сохранить присутствие духа, когда тебя бьют, чтобы достать из сумки оружие. Скорее всего, Колин не дал бы мне добраться до него. Поэтому-то я и спрятала его на себе. Поэтому открыла нож и сунула за пояс джинсов. Однако изображаю неуверенность. — Может, после того, как он ударил меня. После того, как упала на пол.
— Итак, вы достали нож, — подытоживает Харди. — Вы на полу. Когда вы его использовали? Он придавил вас к полу?
Знаю, что она делает. Анализ пятен крови покажет, в какой именно позе мы были, когда я ударила его ножом. Я достаточно часто видела такое по телику. Она надеется, что я совру, скажу что-то, что они смогут опровергнуть.
— Нет, — отвечаю я. — Он дернул меня за волосы и схватил за шею, и тогда я… использовала нож. — Показываю им синяки на шее.
— И он не видел, что у вас нож? — спрашивает Харди. — Вам удалось достать его из сумочки, а он даже не заметил.
— Наверное, — шепчу я.
Голова пустеет, наполняется воздухом, словно растягивающийся воздушный шарик. Нож. Ошибка. Наверное, надо было использовать что-то другое, чтобы действия не выглядели такими обдуманными.
— Не знаю, — говорю я, но вопрос ускользает от меня.
Вспоминаю острые стеклянные края награды за подкаст. Такое поэтичное оружие; какая упущенная возможность. Мысль, пришедшая мне в голову, настолько смешна, что начинаю глупо хихикать. От смеха мне чудовищно больно, ребра трещат от боли, но я понимаю, что не могу остановиться. Олсен и Харди сначала переглядываются, а затем смотрят на