Читать интересную книгу Флотская богиня - Богдан Сушинский

— Еще чего?! Прижмется она! — буквально взревела Гайдук. — К Игорьку своему топай. Варьку прогони и насилуй его, сколько хочешь.

— Не хочу я с ним, — голосом капризного ребенка объявила Настаська. — Надоел. Все мужики осточертели. Я тихонько так; прижмусь к тебе и буду лежать.

Евдокимка вновь ухватилась за кинжал и, состроив свирепую рожу, прорычала:

— Все, сейчас буду резать. Исполосую всю.

— Какая же ты злая, господи, — побрела к своей кровати Настаська. — Кто тебя полюбит такую? Чтоб тебе всю ночь насильники снились.

— Накажу! — пошла Евдокимка на нее с кинжалом. — По всей строгости устава!

Настаська проворчала и, словно побитая собачонка, отправилась на свою койку.

Утром, едва проснувшись, Евдокимка увидела, что женщина мирно лежит себе, уткнувшись лицом… в ее предплечье. Отпрянув, девушка подумала: «Это ж надо быть такой прилипалой!» — и уже намеревалась изо всей силы садануть ее локтем, да в последнее мгновение передумала: сжалилась — уж больно сладко, по-детски посапывая, спала эта неугомонная казачка.

Евдокимка осторожно поднялась и перешла на кровать Настаськи. Однако уснуть в то утро ей уже не суждено было. Едва сомкнула она глаза, как послышался гул самолетов, а какой-то всадник приостановился под окном, пальнул из винтовки и с криками: «Тревога! Немцы прорвали оборону! Все к штабу! Воздух!» — помчался дальше.

«Так это всего лишь налет авиации, или же немцы действительно прорвали оборону?» — как можно спокойнее пыталась определить для себя Гайдук, лихорадочно обуваясь и хватая свой матросский бушлат, карабин, кинжал…

— Настаська, сержант — общий подъем! — прокричала она, заметив, что Куренной, все еще голый, лежит в обнимку со своей вожделенной Варькой.

— Что там еще? — сонно возмутился Игорь.

— Немцы! Воздух! Все — из дома! — не по-мужски звонко приказала Евдокимка, выскакивая на приземистое крыльцо.

Первые бомбы и пулеметные очереди немецких штурмовиков застали ее уже лежащей под толстой каменной оградой, в дальнем уголке усадьбы.

Вражеские пилоты, очевидно, знали, что в деревне находится штаб морской десантной бригады, и где именно он расположен. Быстро подавив единственное зенитное орудие, они принялись утюжить огнем улицы, время от времени коршунами налетая на высившееся посреди площади неподалеку двухэтажное здание бывшей помещичьей усадьбы.

Добравшись короткой перебежкой до угла ограды, Евдокимка уселась под куст сирени и выстрелила прямо в фюзеляж огромной машины, с разворотом заходившей на сельскую площадь. Только пуля ее, наверное, нанесла самолету такой же вред, как заноза слону. Тогда Евдокимка приподнялась и, пристроив оружие на ограде, между камнями, выстрелила еще раз, теперь прямо по днищу кабины. Самолет вдруг резко отвернул вправо и вверх, словно пытаясь атаковать багровый полукруг восходящего солнца, а затем, завалившись на правое крыло, стал уходить в сторону фронта. Возликовав по поводу этой победы, Евдокимка тут же осадила себя убийственно хладнокровно: «Ну и кому ты докажешь, что это ты его подбила?!»

Развернувшись, чтобы встретить другой самолет, она вдруг увидела бегущую к ней полуоголенную Настаську. «Ложись!» — крикнула ей Евдокимка, калачиком сворачиваясь в своем каменном закутке. В следующее мгновение она заметила фигуры старшего сержанта Куренного и Варьки, тут же исчезнувшие в огромном взрывном вихре, вулканически разнесшем саманную полуземлянку, где все они только что ночевали. Закрыв от ужаса глаза, Гайдук сначала почувствовала, как сквозь крону куста на нее упало что-то теплое и мягкое, а затем ударили куски самана, комья глины, осколки камней и еще черт знает чего…

Придя в себя, Евдокимка обнаружила, что лежит под кустом, опираясь головой в оголенную грудь наваливавшейся на нее Настаськи и что обе они буквально погребены под кучей самана, глины и мелких камней. Прежде чем выбраться из-под этого завала, она уяснила для себя, что от гибели ее спас некогда густой, а теперь совершенно растерзанный куст сирени да уже не подающее признаков жизни тело хозяйки взорванного дома. Увидев, что голова женщины размозжена, а в позвоночник ее между лопатками вонзился кусок металла, Гайдук мысленно поблагодарила судьбу, что осталась живой, отделавшись ссадинами на левой руке да болью в ключице.

— Вот мы и полежали с тобой рядом, Настаська, — стоически произнесла она, нервно и неумело перекрестив мертвую женщину. — Такая вот странная суждена тебе последняя земная ночь и последняя любовь…

Немецкие пилоты заходили на очередную штурмовку, однако Евдокимка попросту не обращала на них внимания.

Подняв оказавшийся под кустом карабин, Гайдук отошла чуть в сторонку и, сметая с оружия рукавом посеревшего бушлата пыль и грязь, осмотрелась. Бескозырка ее по-прежнему лежала на вещмешке, там, где она и пристроила их перед стрельбой — в проломе ограды. Отсюда девушка хорошо рассмотрела то, что осталось от здания штаба бригады, и молитвенно пожелала, чтобы хоть кто-нибудь из находившихся там командиров уцелел.

Осторожно, как в детстве в гробы умерших соседей, она заглянула через ограду. «В байку о подбитом самолете кто-то, возможно, и поверит, а вот в историю о ночи, проведенной с Настаськой, — точно никто», — подумала Евдокимка и, метнув прощальный взгляд на истерзанное взрывом тело женщины, поспешила к тому, что осталось от штаба бригады.

36

— Хорошо хоть пункт связи и документы оказались в подвале…

Голос начальника штаба — первое, что услышала Евдокимка, едва приблизилась к горящим руинам здания. Группа офицеров выходила из-под арки винного погреба неподалеку.

Заметив ее, майор тут же поинтересовался, где ординарец комбрига. Узнав, что тот погиб, начштаба приказал какому-то лейтенанту взять с собой фельдшера и санитаров и быстро обойти дворы: всех живых — к штабу, всех раненых — на санитарные повозки, представив их список, а также список убитых.

— Одно понятно, — обратился полковник к собравшимся вокруг него офицерам. Он был растерян и подавлен. — Узнав, что прорыв прикрыли свежей бригадой морской пехоты, немцы ночью прорвали линию фронта в двадцати километрах севернее нас и конечно же теперь попытаются соединиться с тем клином, который образовался в тридцати километрах южнее.

— Значит, вскоре мы уже будем сражаться в окружении? — спросил капитан-интендант. — Мы к этому совершенно не готовы. Наш обоз…

— К этому никто готов не бывает, — резко прервал его полковник, расстилая карту на пне. — Мы получили приказ отойти вот сюда, к реке Шумавке, чтобы соединиться с другими частями корпуса и наладить оборону по ее левому берегу. Отдельному батальону я уже отдал приказ на отход. Второй и третий батальоны, прикрывающие нас с севера и юга, пока остаются на своих позициях, со временем прикроют общий отход бригады[31] на юго-восток.

Едва он произнес это, как под аркой подвала появилась фигура дежурного офицера, который сообщил, что отдельный батальон только что пресек попытку немцев форсировать речку и начал отход, а второй все еще оказывает сопротивление, и отходить ему, очевидно, придется с боем.

— Немецкое командование конечно же постарается сделать все возможное, чтобы оба батальона увязли в стычках, — мрачно прокомментировал комбриг. — Его задача — не дать морякам оторваться от передовых подразделений вермахта. Наша задача — дождаться отходящих частей и отвести бригаду на новые, указанные нам, позиции, — полковник уже пришел в себя после пережитого налета и теперь говорил тоном полководца, готового бросить в бой мощные резервы и привести в боевую готовность тылы.

Словно бы оправдывая его амбиции, с востока к деревне стали подходить артдивизион полковых пушек и отдельный минометный дивизион, а вместе с ними и медико-санитарная рота. Кроме того, из села, расположенного южнее, подошла отдельная саперная рота, которая ночью сбилась с пути — теперь ей предстояло выступить в роли обычного стрелкового подразделения. Однако бросать эту силу навстречу отступающим батальонам уже не имело смысла, концентрировать ее в районе деревни, не рассчитывая на прикрытие с воздуха, — тем более; с минуты на минуту здесь опять могла появиться немецкая авиация.

Евдокимка вдруг поймала себя на мысли о том, что старается анализировать ситуацию так, словно дальше командовать бригадой предстоит ей. Во всяком случае, она все увереннее ставила себя на место офицера, пытаясь рассуждать, а значит, и действовать так, как обязан командир.

Однако о маршальском жезле в ранце мечтающего сержанта Гайдука полковник не ведал. Как только ему доложили, что ординарец погиб, он тут же вспомнил о парнишке, захватившем в плен немецкого офицера. Вспомнил только для того, чтобы спросить: