гнев.
– Если вы мне навредите… – сказала я. Мне хотелось пригрозить ему, но на деле мои слова прозвучали немощно.
Вогт закатил глаза.
– Тогда на меня обрушится вся тяжесть правосудия Императора. Конечно, конечно, – ехидно оскалился он. – Брось, девка, рассказывай уже, что он знает. И не думай, что служба Правосудию спасет тебя от моего особо пристального внимания.
На этот раз я промолчала. В свое время я наслушалась всевозможных угроз и оскорблений. Я знала, что была сильнее своего страха. Я обещала себе: что бы ни случилось, я ничего не выдам, пока из меня не вытянут это силой. Я бы не смогла посмотреть в глаза Вонвальту и Брессинджеру, если бы не попыталась удержать подробности нашего расследования в тайне. Ирония заключалась в том, что Вонвальт прежде уже говорил мне, как поступать, если мне станут грозить пытками. Он велел мне просто рассказать моим пленителям все, что я знаю, потому что они все равно выпытают у меня правду.
Вогт, похоже, разозлился.
– Ты испытываешь мое терпение, девчонка. – Он встал и подошел ко мне. Я инстинктивно вжалась в кресло и отвернулась, но это не помогло. Оглушительный удар пришелся мне по лицу. Мою голову пронзила резкая боль. Одно из колец Вогта рассекло мне щеку; кровь немедленно потекла из раны и заляпала мою ночную рубашку.
Я этого ожидала и уже решила, что никак не отреагирую. С моих губ помимо воли сорвался короткий вскрик, но дальше я лишь продолжала сидеть и безучастно смотреть в пол, не обращая внимания на текущую кровь. Вогт тяжело вздохнул, вернулся к своему креслу и снова сел за стол.
– Расскажи мне, что он знает. Расскажи мне, зачем ты здесь. Возможно, ты еще останешься в живых, если ответишь на мои вопросы.
В дверь постучали. Вогт стиснул зубы.
– Ну что еще?
Дверь отворилась. Я ощутила, как кто-то неуверенно мнется на пороге.
– Говори уже! – сказал Вогт.
– Обенпатре желает вас видеть…
– Боги милосердные, – сказал Вогт, вскакивая на ноги. – Закрой свой безмозглый рот, кретин!
Что ж, значит, Фишер все же был в этом замешан.
– Отведи ее в камеру, – рявкнул Вогт, гневно махнув рукой в мою сторону.
– Идем, – грубо сказал мне вошедший. Я увидела, что он был одет в пурпурную монашескую рясу. Он взял меня под руку, вывел из комнаты и повел по влажному коридору. Я увидела, что место, куда меня привели, когда-то было подземельем с темницами – и до сих пор отчасти им оставалось. Но, как и кабинет Вогта, многие камеры были переоборудованы. Там, где раньше находились крепкие железные прутья, теперь стояли деревянные перегородки и двери. Несмотря на поздний час, я заметила, что в некоторых еще горели свечи, и их свет просачивался в щели между дверьми и косяками. Еще я слышала разные звуки, в том числе натужные вздохи и театральные, притворные стоны опытной куртизанки.
Эти комнаты, конечно же, предназначались не мне. Меня отвели в ту часть подземелья, которая еще оставалась темницей, влажной и вонючей. В одной из камер побольше под соломой лежали двое, каждый в своем углу, подальше от решетки. Меня швырнули внутрь, и я, ойкнув, приземлилась на холодные каменные плиты. Затем за мной заперли решетку, и стражник, не сказав ни слова, ушел.
Света здесь почти не было, поскольку ближайшие светильники остались за углом. Когда я убедилась, что стражник отошел достаточно далеко и что ни один из накрытых соломой силуэтов не собирается шевелиться, я поползла к одному из них, чтобы рассмотреть моих сокамерников.
Резкое шипение заставило меня остановиться:
– Не трогайте!
Я развернулась. Второй силуэт в дальнем углу оказался молодой девушкой примерно одного со мной возраста. Она была тощей, чумазой, и от нее исходила ужасная вонь.
– Что? – ошалело спросила я.
– Он мертв, – сказала девушка, кивком указывая на второй силуэт под соломой.
Я попятилась от трупа в углу.
– Кто вы? – спросила я ее, но тут же сама все поняла. Несмотря на два года, проведенные в столь ужасных условиях, черты ее лица остались узнаваемы. – Вы – Санджа Бауэр, – сказала я.
– Откуда вы знаете? – спросила она.
– Мы вас искали, – сказала я.
– Что ж. – Она обвела рукой камеру. – Вот вы меня и нашли.
Ее самообладанию можно было позавидовать. Несмотря на то что она многие месяцы провела в плену, у нее получилось упрямо сохранить присущее дворянам достоинство.
– А вы – секретарь Правосудия? – спросила она.
Я озадаченно нахмурилась.
– Откуда?..
Она кивком указала на выход.
– Стражники. Они рассказывают мне, что происходит. – Увидев на моем лице удивление, она пожала плечами. – Сделать-то я с этими сведениями ничего не могу.
Я покачала головой.
– Я… Я не ожидала… Вы кажетесь такой спокойной.
Она снова пожала плечами.
– Я здесь уже несколько лет. Такая у меня теперь жизнь. Я не все время провожу в темнице – неделю тут, две недели там, в зависимости от моего «поведения» и прихотей моих пленителей. В эту камеру меня снова посадили лишь несколько недель назад. До этого я жила в одной из комнат; там были книги, которые мне разрешали читать. Порой они довольно хорошо со мной обращаются, учитывая, что я пленница.
Я окинула взглядом грязную, дурно пахнущую девушку и заподозрила, что она лжет. Возможно, она считала меня шпионкой Вогта, которую подослали, чтобы испытать ее.
– Что-то не похоже, чтобы с вами хорошо обращались, – сказала я.
Она горько рассмеялась и указала на свою замызганную одежду.
– Это… это для моей же защиты. Здесь, внизу, мужчины играют в карты и развратничают. Кто-нибудь выпьет бурдюк вина, а потом ходит и ищет, куда бы присунуть свой маленький хер. Но когда я в таком виде, ко мне не подойдет даже пьяница.
Мне оставалось лишь восхититься ее находчивостью. Для девушки, когда-то носившей дорогие одежды и духи и жившей безбедной жизнью, подобное унижение наверняка было невыносимым. Но она все терпела, что говорило о невероятной силе ее духа.
– Что это за место? – спросила я. Я шептала, но Санджа отвечала обычным голосом.
– Отсюда они управляют своей маленькой империей, – сказала она. – Фишер, Вогт и мой отец.
– Нема, – выдохнула я. – Мы были правы.
– В чем?
– Во… всем. Мы расследовали убийство вашей матери, – прибавила я, не подумав. Я предполагала, что она знает. Ведь обо всем остальном она уже знала. Но Санджа внезапно переменилась в лице, так же резко, как падает подъемный мост, у которого обрубили цепи.
– Что? – дрожащим голосом спросила она.
Я мысленно обругала себя тысячью проклятий, но сказанных слов было не вернуть.
– Казивар меня побери. Простите, – сказала