Я человек наблюдательный, и, например, в вагоне я всюду примечал то затравленный взгляд, то краску стыда, испарину на лбу, мучительно сжатые кулаки. Выдерни любого из толпы — хороший человек, любящий сын, заботливая внучка… Но желудочные соки существа пропитывают всех одинаково.
Когда в моем детдоме умерла директриса, мне было лет десять. Я прекрасно помнил, как воспитанники вперемешку с воспитателями и педагогами длинной процессией тянулись за санями с гробом в сторону кладбища. Было грустно и скучно, я то отставал, то ускорял шаг. На середине подъема в горку внезапно остановился старенький завуч, вроде бы перевести дух. И я вдруг увидел, как и куда он смотрит, усмиряя дыхание. В глазах его страх перемежался с покорностью: он прекрасно осознавал, что еще год-другой — и его ровно так же будут провожать по этой дороге…
Сегодня в вагоне таких глаз был не один десяток. Год, другой, пять лет, десять — нам всем выпишут путевку «на курорт». Плещется в зрачках ужас, сводит скулы от злости и безысходности. Будь ты один — можно было бы застонать, заорать, разрыдаться, спрятаться под одеяло. Но ты не один, ты — часть рациона удивительного существа, тебе, пропитанному желудочным соком, практически переваренному, положено с упоением предаваться сладострастному садизму, цинично обличать и унижать тех, кого ты вне толпы искренне любишь. Да и не их вовсе! Разве толпа ведет речь о твоих родных и близких? Да нет же! Это про вдову академика, проживающую в четырех комнатах, тогда как ты сам с семьей ютишься в «однушке»; это про соседок, перемывающих тебе косточки на лавочке у подъезда…
Программный директор Семён будто не сидел на стуле, а торчал из него.
— Убью! — полуобморочно пообещал он.
— Так еще десять минут! — демонстративно постучав пальцем по наручным часам, ответил я.
— Лена, где ты? Пиджак Тимофею, галстук, быстро! Ты бухал, что ли?
— Сеня, так день рожденья ведь вчера… Да мы же вместе бухали!
— А. Да. Забыл, извини! И что мне с рожей твоей делать прикажешь?
— А я побольше трагизма на лоб напущу — пусть решат, что я всё утро плакал о судьбе Отечества… — Я принял из рук Семёна листок со своим текстом, пробежал глазами интересующий абзац. — Шутишь?
— А похоже?
— Похоже, что вот этим делом ты мне всю политику партии испортишь!
— Поздняк метаться, Тим! Наверху решили, что теперь ты будешь послушным мальчиком. Ты куда?!
— Позвонить. Я мигом!
Успел. Мама была уже одета, вертела в руках древнюю авоську.
— Привет, мам! Куда собралась?
— Тима, знаешь, Любка что-то к телефону не подходит. Как бы не случилось с ней чего! Съезжу, проведаю…
— Мам, тетя Люба сейчас на курорте, на Черном море.
— Да что ты? По путевке? А там что — уже тепло?
— Да, мам, там тепло, хорошо… Слушай, мне уже пора бежать. Пожалуйста, очень прошу — не выходи никуда из дома!
— А почему? Что случилось?
— Ничего, мам, просто холодно на улице. Поверь, сегодня тебе выходить не стоит. Ладно?
Разлуку с дочерью она перенесла вполне сносно, а вот Наташкин отъезд ее подкосил. Уже второй месяц она как минимум раз в неделю «теряет» бывшую сокурсницу Любку и всякий раз радуется, узнав, что та на курорте. Всё ждет ее возвращения, рассказов и впечатлений, а потом — всё заново. Узнай кто о таком ее состоянии, ей и самой бы быстренько оформили путевку… в принудительном порядке. Отменили у нас иждивение и домашнюю опеку. Болен — в гериатрический центр! Чем болен — без разницы. Пошел на поправку — по барабану.
Я не знал на сей момент ни одного старика, которому удалось бы вернуться с курорта.
* * *
— Доброе утро! В эфире нашего телеканала — блок новостей, и с вами — я, Тимофей Печкин.
Для начала — о курьезном. Вновь в Московском метрополитене пассажиро-поточное происшествие. Нам с вами было бы смешно, когда бы не было так грустно! В семь сорок четыре в переходе на Курской-кольцевой тридцатидвухлетний уроженец Тамбова был сбит спешащим на работу москвичом. С сотрясением мозга и многочисленными травмами пострадавший был доставлен в больницу. Очевидцы утверждают, что сам он и является виновником происшествия: зазевался, снизил скорость в потоке. Хочу напомнить, что это уже третий случай только за прошедшую неделю.
Где же та критическая отметка, что заставит власти обратить внимание на ситуацию? Несовпадение жизненных ритмов москвичей и гостей столицы становится настолько очевидным, что пора бы уже поднять вопрос о целесообразности допуска в Москву жителей провинции. В качестве альтернативы — предложить всем командированным сдавать нормативы ГТО, прежде чем покупать билет в наш город.
А теперь о главном. Вся страна замерла в ожидании, будет ли сегодня принята Госдумой так называемая Третья поправка к Федеральному закону «О защите старости». Напоминаю, что своим февральским Указом наш Президент внес в палату нормы, предоставляющие субъектам Федерации право на ограничение передвижения пенсионеров в общественных местах в рабочее время. Если Третья поправка будет одобрена, в пятнадцати субъектах России будет введен комендантский час для пожилых — с шести утра до двадцати трех часов, за исключением выходных и праздничных дней…
* * *
Поднялся ветерок. Видимо, в вышине он был гораздо сильнее, поскольку разметал казавшиеся утром монолитными облака, и теперь я щурился от садящегося солнца. Яркое, но по-прежнему холодное, оно норовило спрятаться за своим изображением на рекламном плакате, а я строил путь к дому так, чтобы подольше не выпускать его из виду.
Шел «грибной» снежок. То есть я-то понимал, что это ветерок сдувает в крыш снежную пыль, но думать о снегопаде из ниоткуда было интереснее.
В какой-то момент в холодной крупе мне почудились алые тона. Решил: показалось. Но чем ближе подходил к дому, тем настойчивее лезли на глаза яркие красные бабочки, порхающие в вышине.
У подъезда собрался народ — еще не толпа, но уже что-то внушительное. Сверху, из-за штор и занавесок, на недотолпу взирали перепуганные, бегающие, прячущиеся, непонимающие глаза. Собравшийся народ, дружно задрав головы, пялился на балкон, на котором, счастливо улыбаясь, обрывала лепестки вчерашних роз и пригоршнями кидала их по ветру моя тёща. А молодой милиционер, придерживая фуражку, пальцем пересчитывал окна, чтобы определить нашу квартиру.
Алексей Толкачёв
Паровозики
Под звонком слева от двери номера не было. Под звонком справа было написано: «144». Мне была нужна сто сорок третья квартира, и я нажал на левую кнопку. В следующую же секунду — как будто хозяйка ждала моего звонка, стоя у себя на пороге, — послышались металлические скрипы дверного замка, шарканье ног и щелчок выключателя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});