Полагаю, сквозь туман своего безумия он видел мое неприятие его идей и использовал единственный выход для людей его типа – замкнулся в полном молчании. Я понял, что пытаться продолжить с ним разговор бесполезно. Он обиженно надулся, и я предпочел покинуть его.
Позднее днем он сам прислал за мной. В иной раз я бы ни за что не пошел без особого повода, но сейчас он был так мне интересен, что я с удовольствием откликнулся. Кроме того, я рад, это поможет убить время. Харкера нет в доме, он занят своим расследованием; так же лорд Годалминг и Квинси; Ван Хелсинг сидит в моем кабинете, погруженный в записи, сделанные Харкером, – кажется, он считает, что если изучит мельчайшие детали, то найдет разгадку тайны. И он не любит, когда его отрывают от работы по пустякам. Я мог бы взять его с собой к больному, но он вряд ли ищет повторной встречи после неудачи с Ренфилдом. Была и еще одна причина – Ренфилд мог и не захотеть говорить откровенно в присутствии третьего лица.
Когда я вошел, он сидел на табурете посреди комнаты в той позе, которая у него означала крайнее умственное напряжение. Он немедленно задал вопрос, который, казалось, сильно его мучил:
– Так что же души?
Очевидно, мои предположения оправдались: подсознание продолжает работать даже у сумасшедших. Я решил выяснить все до конца.
– А что вы сами об этом думаете? – спросил я.
Он стал озираться по сторонам, будто ища вдохновения, и не сразу ответил.
– Мне не нужны души, – сказал он слабым, извиняющимся голосом. Какая-то мысль терзала его, и я решил использовать это, быть «жестоким во благо».
Поэтому я спросил:
– Вы любите живое, это именно то, что вам необходимо?
– Да! Но это пустяки, вам не следует волноваться.
– Однако, – сказал я, – как можно забрать жизнь, не забрав при этом и душу?
Вопрос озадачил его, а я поторопился развить свою мысль:
– Веселая жизнь начнется у вас, когда вы покинете клинику в сопровождении роящихся вокруг вас, щелкающих, жужжащих, мяукающих душ мух, пауков, птиц и кошек. Вы отняли у них жизнь, теперь вам придется иметь дело с их душами.
Это затронуло его воображение; он обхватил голову руками и крепко зажмурился, как маленький мальчик, которому намыливают голову. В этом было нечто патетическое и потому тронуло меня. Я также понял, что передо мной всего лишь ребенок, хоть и со взрослым грубоватым лицом, заросшим к тому же седой щетиной. Было ясно, что в его сознании происходит какая-то работа, и, зная, как тяжело ему справляться с мыслями, которые не были его собственными, я решил пройти этот путь вместе с ним. Главное – восстановить между нами доверие, и я сказал довольно громко, чтобы услышали его зажатые руками уши:
– Может, вам нужен еще сахар, чтобы приманить побольше мух?
Он сразу очнулся и покачал головой. Со смехом он сказал:
– Совсем немного! Несчастные создания эти мухи, в конце концов.
После паузы он добавил:
– Но я совсем не хочу, чтобы их души жужжали вокруг меня!
– Или души пауков! – сказал я.
– К черту пауков! Какой прок от пауков? В них совсем нечего есть или… – Он оборвал себя, будто вспомнив о каком-то запрете.
«Так-так, – подумал я. – Вот уже во второй раз он спотыкается о слово «пить»; что бы это значило?»
Ренфилд понял, что допустил оплошность, и заговорил торопливо, стараясь отвлечь мое внимание:
– Я не могу делать припасы: всяких там, как говорил Шекспир, «мышек, крыс и прочей живности» – я уже прошел через это. Все равно что заставлять человека поддевать на вилку отдельные молекулы – пытаться отвлечь меня всякой мелочью, когда я вижу то, что находится прямо передо мной!
– Понимаю, – сказал я. – Вы хотите чего-нибудь побольше, во что можно вонзить зубы. Что бы вы сказали о слоне на завтрак?
– Какие глупости вы говорите! – Он совсем пришел в себя, и я решил усилить давление.
– Интересно, – сказал я задумчиво, – на что похожа душа слона?
Я добился нужного эффекта – он мгновенно растерял свою заносчивость и снова превратился в маленького ребенка.
– Мне не нужна душа слона и вообще никакая душа! – сказал он. На мгновение он впал в уныние. Вдруг он вскочил на ноги, глаза его зажглись бешенством. – К черту вас с вашими душами! – закричал он. – Что вы надоедаете мне со своими душами! Неужели вы думаете, что мне мало своих забот и огорчений, чтобы еще и о душах думать!
Он был так возбужден и враждебен, что я испугался, не пришло ли ему в голову опять напасть на меня. Я дунул в свисток. В то же мгновение он успокоился и сказал примирительно:
– Простите, доктор, я забылся. Вам не нужно звать на помощь. Мой ум в смятении, и я бываю раздражительным. Если б вы только знали, с чем мне пришлось столкнуться и какие заботы одолевают меня, вы простили бы и пожалели меня. Умоляю, не надевайте на меня смирительной рубашки. Я хочу думать, но я не могу думать, когда тело мое сковано. Я уверен, что вы меня поймете!
Очевидно, он вполне овладел собой; поэтому, когда явились служители, я отослал их обратно. Ренфилд проводил их глазами, а когда дверь закрылась, мягко сказал:
– Д-р Сьюард, вы были внимательны ко мне. Поверьте, я очень вам благодарен.
Я решил оставить его и на том покинул палату.
Есть что-то в состоянии этого человека, что надлежит как следует проанализировать. Попробую привести наблюдения в порядок. Итак:
он остерегается употреблять слово «пить»;
боится думать о душе;
считает нормальным и впредь питаться «жизнями»;
презирает «малые» формы жизни, хотя и боится, что их души будут преследовать его.
По логике вещей все это указывает только на одно! Он уверен, что он может, питаясь живыми существами, обрести какую-то иную, более высокую форму жизни. И боится последствий – мысли о душе тяготят его. Значит, его цель – человеческая жизнь? Но откуда его уверенность? Бог мой! Здесь чувствуется влияние графа, и неизвестно, какие еще ужасы он замыслил.
ПОЗДНЕЕ. После обхода я пошел к Ван Хелсингу и рассказал ему о своих подозрениях. Он очень серьезно отнесся к моим словам и, подумав немного, попросил меня взять его с собой к Ренфилду. Когда мы вошли, то были поражены зрелищем: он снова рассыпал свой сахар; сонные осенние мухи жужжа влетали в комнату. Мы старались навести его на прежний разговор, но он не обращал на нас никакого внимания. Он продолжал петь, будто нас совсем нет в комнате. Он достал лист бумаги и смастерил записную книжку. Мы так и ушли ни с чем.
По-видимому, это действительно исключительный случай; надо будет сегодня тщательно следить за ним.
ПИСЬМО ФИРМЫ «МИТЧЕЛ, СЫНОВЬЯ И КЕНДИ» ЛОРДУ ГОДАЛМИНГУ
«1 ОКТЯБРЯ.
Ваша светлость!
Мы счастливы в любой момент пойти навстречу вашим желаниям. Из этого письма ваша светлость узнает, согласно его пожеланиям, переданным нам м-ром Харкером, подробности о покупке и продаже дома № 347 на Пиккадилли. Продавцами были поверенные м-ра Арчибальда Винтер-Саффилда. Покупатель – знатный иностранец граф де Виль, который произвел покупку лично, заплатив всю сумму наличными деньгами. Вот все, что нам известно.
Остаемся покорными слугами вашей светлости «МИТЧЕЛ, СЫНОВЬЯ И КЕНДИ». ДНЕВНИК Д-РА СЬЮАРДА
2 ОКТЯБРЯ. Вчера ночью я поставил человека в коридоре и велел следить за каждым звуком, исходящим из палаты Ренфилда; я приказал немедленно послать за мной, если произойдет что-нибудь странное. После того как миссис Харкер отправилась спать, мы долго еще обсуждали предпринятые нами шаги и открытия, сделанные в течение этого дня. Один лишь Харкер узнал кое-что новое, и мы надеемся, что его открытие окажется важным.
Перед сном я еще раз подошел к палате Ренфилда и посмотрел в дверной глазок. Он крепко спал; грудь его спокойно и ровно вздымалась и опускалась. Сегодня утром дежурный доложил мне, что вскоре после полуночи сон Ренфилда стал тревожным и пациент все время громко бормотал молитвы. Я спросил, все ли это. Он ответил, что больше ничего не слышал. Его ответ показался мне чем-то подозрительным, и я прямо спросил, не спал ли он на дежурстве. Вначале он это отрицал, но затем сознался, что немного вздремнул. Грустно, что никому нельзя доверять без того, чтобы самому за ним не следить.