class="p1">Матье тихонько пискнул. Клер тотчас же встала, чтобы подбросить в топку поленце. Вдохнула аромат, шедший из кастрюли, после чего подошла к плетеной колыбели, занавешенной тонким тюлем. Оказалось, что малыш снова спит.
— О нет! — всплеснула она руками. — Я ведь подогрела ему бутылочку с молоком!
За окном завывал ветер. Его влажное дыхание терялось в расселинах и пустотах ближних скал.
— Папа совсем обо мне не думает! Разве непонятно, что я его жду?
Похудевшая, с волосами, заплетенными в одну длинную косу, Клер на некоторое время задержалась у камина. По вечерам на нее накатывала глубокая тоска. Единственному, кто смог бы ее утешить и развлечь, ее старому приятелю Базилю, на мельницу путь был заказан. Бумажных дел мастер высказал ему свое недовольство тем, что он поощрял влюбленность его дочки в Дрюжона-младшего. Мэтр Руа по сей день считал Жана племянником своего арендатора.
— Со своими революционными воззрениями и свободомыслием Базиль — не лучшая компания для девушки! Я работаю не поднимая головы и присматривать за тобой не в состоянии. Если бы я знал, я бы запретил тебе к нему ходить. Ты уверяешь, что сохранила свою девственность, но мне-то откуда знать, так это или нет? Ты помолвлена с другим, Клер! И знай: если что, я запросто выставлю твоего Базиля за порог! Не посмотрю, что он много лет мой жилец!
Отец часто возвращался к этим угрозам, когда его тарелка пустела и он наливал в нее немного красного вина, которое потом вымакивал кусочком хлеба.
— Опять делаешь шабро[33]? Когда же я тебя от этого отучу? — упрекнула его дочь.
Отец и бровью не повел:
— Я двадцать лет отказывал себе в этом удовольствии, чтобы угодить Ортанс. Теперь ты будешь ко мне придираться из-за пустяков?
Их тет-а-тет часто заканчивалось перебранкой. Бумажных дел мастер переменился. Ходил сгорбившись, часто забывал причесаться, а бриться перестал вовсе. Клер следила, чтобы он одевался в чистое по утрам, и ей приходилось чуть ли не заставлять его менять рубашки.
— Папа, подумай хотя бы о клиентах! Те, кто приезжают на мельницу, морщатся, когда видят тебя в таком состоянии!
Отец усмехался, качал головой и, покончив с ужином, сразу же уходил в свое «логово». Девушка уже жалела, что поставила ему кровать в рабочем кабинете. Прошло несколько месяцев, а Колен все еще отказывался ночевать в бывшей их с Ортанс спальне.
— Ну почему нет? — удивлялась Клер. — Фолле перекрасил деревянные панели и наклеил новые обои с красивым цветным узором, которые я сама выбрала!
— Поселишь там Бертий с ее Данкуром или Матье, когда подрастет, — говорил Колен.
Клер не сомневалась, что и сегодня вечером все будет как обычно. Отец придет из цеха грязный и потный, поест супа, выпьет графин вина, после чего сразу ляжет спать. Она снова окажется одна в большом доме и будет тосковать по ушедшим дням, когда Бертий смеялась, сидя под лампой, а мать, строгая и степенная, ворча нарезала хлеб. Это было еще до облавы на волков, до Жана…
«Я была счастлива, только не понимала этого. У меня было столько надежд! Все мне казалось светлым, многообещающим — наши луга, сад, небо! А теперь все так мрачно…»
Во дворе — стук лошадиных копыт. Возможно ли?
«Кто мог приехать так поздно?»
Не зная, удивляться ей или тревожиться, Клер побежала к входной двери. Гость уже поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Ее осенила догадка: Фредерик!
— Добрый вечер, Клер! Я еду из Вильбуа и вот решил узнать, как вы поживаете.
Девушка не ошиблась. Хозяин Понриана взял в привычку проезжать мимо мельницы. Если он видел Клер, то спешивался, и всегда у него для нее был какой-нибудь гостинец. Клер спросила себя, тихо с ним здороваясь, что он привез на этот раз.
— Купил вам шоколадные конфеты с ликером! — с видимым удовольствием сообщил гость.
Он окинул взглядом просторную кухню. Мебель, как обычно, блестела, медная посуда — тоже, однако в этих стенах царило уныние, которое его огорчило.
— Как себя чувствует малыш? — спросил Фредерик.
Его грязные сапоги оставляли отметины на красном плиточном полу, с плаща капало. Клер это рассердило.
— Постарайтесь его не разбудить, — попросила она. — Мне тогда придется дать ему молоко, и мы не сможем поговорить.
Вопреки всему ей было приятно, что он заехал. Это нарушило тишину, оцепенение слишком пустого дома. Фредерик подошел полюбоваться младенцем, когда послышалось глухое рычание. Лежащий возле колыбели Соважон вскочил и заступил дорогу тому, кого считал чужаком. Настороженный, с оскаленной пастью, он мог напугать кого угодно.
— Место, Соважон! Все хорошо. Простите, он всего лишь защищает Матье!
Пес лег, но ворчать не перестал. Фредерик отошел, не сводя с Соважона глаз.
— Ваш зверюга совершенно не похож на собаку, — сказал он. — И эти глаза — раскосые, желтые… Огромные лапы… Я навидался волков, убитых и живых. Их ни с кем не спутаешь.
Младенец тоненько вскрикнул, замахал крошечными ручонками. Клер взяла его на руки, обняла.
— Могли бы говорить и потише! — с раздражением сказала она.
И стала укачивать малыша. Злость — плохой советчик. В иных обстоятельствах Клер сто раз бы подумала, но сейчас сказала правду:
— Соважон — помесь собаки и волка! И что с того? Тем лучше он нас защищает. Помните ту зимнюю облаву? Я оплакивала Моиза, которого вы пристрелили вместе с волчицей, и вдруг нашла возле нее детеныша, совсем крошечного. Я забрала его и вырастила. Я точно знаю, что его отцом был мой старый пес — видите эту белую отметину у него на голове?
Фредерик потер подбородок. Он водил пальцем туда-сюда, пристально разглядывая Соважона.
— Я подозревал что-то подобное, — проговорил он наконец. — Ну и ловко же вы всех провели, Клер! Помню ли я ту ночь? Вы показались мне такой красивой, неприступной, и я потерял голову. С тех пор думал только о вас. Помесь собаки и волка! Я не думал, что такое возможно, хотя в наших краях в это верят. Но ведь это — риск! Говорят, эти звери не обладают достоинствами собаки, зато имеют все недостатки волка.
— И слава Богу! — отрезала Клер. — Соважон ни разу не тронул ни моих коз, ни кур, и с ним я никого не боюсь.
Девушка повернулась к гостю спиной, прошла к плите и достала из кастрюли с теплой водой бутылочку с молоком, после чего устроилась в плетеном кресле Бертий с малышом Матье на руках.
— Прошу меня извинить, — сказала она.
— Не извиняйтесь, — отвечал Фредерик. — Надеюсь, я буду часто созерцать нечто подобное, только это будут наши