— Напоминание о прошлом, — хрипло произнес Эймиас. — Я вызвал недовольство охранника. Нога была сломана, но, слава Богу, срослась и причиняет беспокойство только в дождливую погоду. Ну и когда моя жена не уделяет мне должного внимания.
После этого Эмбер вздыхала и ахала только от наслаждения и восторга. Тело Эймиаса, закаленное жизненными тяготами, было крепким и мускулистым, но его прикосновения оставались неторопливыми и нежными благодаря выдержке, приобретенной за долгие годы. Эмбер никогда бы не догадалась, каких усилий ему стоило сдерживать себя, но, в конце концов, даже его железная воля дрогнула.
Скользнув рукой по внутренней стороне ее бедра, он проник в ее сокровенные глубины. Разгоряченная кожа Эмбер благоухала. Весь его мир сосредоточился на ее обнаженном теле, и Эймиас сожалел, что в неровном пламени очага не может видеть ее красоту и реакцию на его прикосновения. Но он чувствовал ее нетерпение и слышал ее участившееся дыхание. Вот почему его так поразило, когда Эмбер остановила его, перехватив его руку.
— Нет, — вдруг сказала она. — Пожалуйста. Эймиас отстранился. Их тела блестели от пота, они были близки к заключительному аккорду, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы остановиться. Он был так нежен и осторожен, что не сомневался в ее готовности и желании.
— В чем дело? — спросил он, лихорадочно размышляя, что же он сделал не так, что ей не понравилось и какое препятствие могло возникнуть в последний момент. — Эмбер, это естественно, что я касаюсь тебя там. Сейчас тебе станет приятно, а все остальное еще лучше. Вот у видишь.
— Эймиас, — мягко сказала она, — я знаю, но ты до сих пор не снял перчатку.
— Ах, это, — пробормотал он, ощутив острый приступ желания. — На мне только одна перчатка из тончайшей лайки.
— Ты всегда занимаешься любовью в перчатке? Он помедлил, колеблясь.
— Ты ведь занимался любовью раньше? — спросила Эмбер с лукавым видом.
— Конечно. Но я никогда не снимал ее.
— В таком случае сними ее, — сказала она, — чтобы я знала, что ты доверяешь мне больше, чем другим женщинам.
Эймиаса захлестнула волна любви.
— Я доверил тебе свое сердце, — прошептал он. Эмбер молча ждала.
— Но рука, — терпеливо произнес он, — выглядит безобразно.
— Я видела ее, — возразила она. — Все не так уж плохо.
— Тебе не понравится прикосновение моих изуродованных пальцев, поверь мне.
— Понравится.
— Но я никогда… ни одна женщина раньше не возражала… — Эймиас замолк, не желая говорить о других женщинах на своем брачном ложе.
— Возможно, — сказала Эмбер, — но они не были твоими женами. В отличие от меня. Я привыкну к твоей руке. И поскольку я намерена сделать нечто, чего никогда раньше не делала, не мог бы, и ты сделать что-то новенькое для меня?
— Конечно, — сказал он. — Все, что пожелаешь.
Он стянул с правой руки перчатку и поднял свою изувеченную руку.
Эмбер чувствовала, как его тело напряглось; затаив дыхание, он ждал ее реакции. Она сжала его руку в ладонях и поднесла к своим губам.
— Ты придаешь этому слишком большое значение. — Она коснулась губами его изуродованных пальцев. — Да, твоя кисть покалечена. Но она и вполовину не так ужасна, как тебе кажется.
— Еще бы, ведь это только половина кисти.
— Ты когда-нибудь бываешь серьезным?
— Иногда, — отозвался он, снова склонившись над ней. — Хочешь продемонстрирую?
— Да, — сказала она и вздрогнула, когда он коснулся ее в сокровенном месте.
Эймиас медлил, не уверенный, чем вызвана эта дрожь: новизной ощущений или отвращением. Он и сам дрожал. И, только убедившись, что она дрожит от наслаждения, он решился на то, чего жаждал всей душой и телом.
Когда он вошел в нее, Эмбер выдохнула:
— О да, Эймиас, любовь моя. — Она замолчала, поглощенная своими ощущениями, необычными и даже болезненными, и постепенно нарастающим наслаждением.
Эймиас замер, опираясь на локти. Ему пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы дождаться, пока, она освоится с его вторжением. Мускулы на его плечах бугрились от напряжения. Ничто в жизни не давалось ему с таким трудом, но он готов был свернуть ради нее горы, и это было самое меньшее, что он мог сделать.
Эмбер была потрясена. Он полностью заполнил ее собой, жгучая боль стихла, и ее тело постепенно расслабилось. Когда он снова пришел в движение, она напряглась, но вскоре начала двигаться вместе с ним, испытывая отчаянную потребность в чем-то, чего она сама не понимала. Они двигались в едином ритме, сжимая друг друга в объятиях.
— Жена моя, — выдохнул он ей в ухо.
Эмбер была слишком захвачена эмоциями, слишком потрясена душевно и телесно, чтобы выразить свои чувства словами. И лишь крепче обнимала его.
Наконец, взмыв в последний раз на крыльях любви, они отдались друг другу, полностью и без остатка.
Ночь близилась к концу, а они все еще бодрствовали, лежа в объятиях друг друга. Усталые и насытившиеся, они не допускали и мысли о том, чтобы расстаться, пусть даже на время сна.
— Я никогда не пойму, почему ты выбрала меня, — промолвил Эймиас, теснее прижав ее к себе, — но, клянусь, ты никогда не пожалеешь об этом.
— Знаю. — Голова Эмбер покоилась у него на груди, рука лежала на его сердце. — Я выбрала тебя, потому что мне нравятся сломанные носы, — сказала она после некоторого раздумья. — И потому, что я не умею считать до десяти. — Эймиас рассмеялся, и она не только услышала, но и ощутила его рокочущий смех. — А если серьезно, — задумчиво произнесла она, — то, возможно, потому, что ты единственный человек, который видел во мне ровню, несмотря на то что я женщина.
Эймиас выгнул бровь. Эмбер не могла этого видеть, но восприняла его молчание как вопрос. В эти несколько часов интимной близости они обнаружили, что могут понимать друг друга без слов.
— Я хочу сказать, что ты признаешь за мной право иметь собственное мнение и готов уважать его, — продолжила она. — Паско, мой отец и все остальные видели во мне существо женского пола, которое должно служить их целям: готовить еду, убирать дом, рожать детей, доставлять удовольствие. Мой отец воспринимал меня как собственность, которую можно выгодно продать. Ты единственный, кто хотел меня ради меня самой. Как я могла не влюбиться в тебя?
— Вот тут ты ошибаешься, — возразил Эймиас. — Как только мы доберемся до дома, ты будешь скрести полы, доить коров и рожать тройняшек. А потом я попробую обменять тебя на какую-нибудь собственность.
Она рассмеялась.
— А Тремеллин? — спросил Эймиас.
Эмбер замерла. Она не рассказала ему о предложении Тремеллина и сомневалась, что когда-нибудь расскажет. Это изменило ее отношения с Тремеллином, но она не хотела омрачать дружеское расположение, которое Эймиас испытывал к ее опекуну, несмотря на последние события. Возможно, когда-нибудь она расскажет ему всю правду. А пока ей придется ограничиться полуправдой: