Итак, мы водили беседы. Мой аркебуз всегда лежал рядом со мной, он был заряжен, но я почему-то даже не пытался выстрелить в Цмока. Возможно, это объяснялось тем, что Цмок теперь был для меня интересным, умным собеседником, а за время сидения в клетке я совсем одичал без нормального общения.
Короче говоря, где-то примерно к концу лета мы с Цмоком почти что сдружились. Я уже с нетерпением ждал, когда он мне опять приснится.
Но, правда, тогда же, в конце лета, он вдруг заговорил о Михале: сказал, что тот уже вернулся из Чужинья, но вернулся совсем не таким, каким бы этого хотелось Цмоку, и потому он, Цмок, хочет с ним посчитаться. Я, конечно, сразу заступился за брата. Но Цмок гневно сказал:
— Молчи! Ты ничего не понимаешь!
После чего он быстро закончил беседу, встал, свистнул Мурзика, и они ушли в ночь.
Мне тогда очень хотелось схватиться за аркебуз, но я почему-то этого не сделал. Я до сих пор казню себя за это!
Но вернемся к тем событиям. Итак, уже в следующую нашу с ним встречу Цмок опять был весел и разговорчив, он рассказал мне много забавных историй о своих разных охотничьих случаях, и мы при этом даже распили бутылку доброго шипучего с перцем, которую он предусмотрительно захватил с собой, как он сказал, из норы.
Вот такие были у меня беседы с Цмоком. А со Скиндер-пашой я до самой зимы почти что не общался. Он по-прежнему водил ко мне своих гостей, но теперь, показывая им меня, он помалкивал — ведь я к тому времени уже свободно изъяснялся по-златоградски. Это все благодаря моим касыбам. Двоих из них я крепко поранил своим кинжалом, но они, как настоящие воины, на меня за это не обижались. Они меня кололи пиками, иногда весьма, по их понятию, удачно.
К павлинам я тоже привык, на их крики я уже не обращал никакого внимания. Что же касается Скиндеровых жен, которые одно время — было это летом — часто сидели у пруда, то о них я еще не мог составить определенного мнения, так как они сидели молча и были от макушки до пят укрыты широкими бесформенными одеждами. Дикие люди!
Похолодало, и жены исчезли. Потом еще похолодало, и павлины почти перестали выходить из курятника. Потом мне принесли зимний халат. Я сразу понял — это не к добру.
Я не ошибся. На следующий день ко мне, опять один, без касыбов, пришел Скиндер-паша. Он был явно не в духе, отчего постоянно путался в словах и говорил с сильным акцентом. А говорил он вот что:
— Пан Гюрги! Чем больше я занимаюсь нашим с тобой делом, тем сильней убеждаюсь в том, что в него вмешался шайтан. Я же опять не получил за тебя выкуп!
Меня от этих слов как варом обварило. Но я сдержался, я даже не стал хвататься за кинжал, а только спросил:
— Что случилось?
Ответ его, я повторяю, был многословный и путаный, а суть его сводилась вот к чему. Когда он отправлял мое второе письмо, то, опасаясь шпионов падишаха, указал на нем, что выкуп просится не за меня, а якобы за моего брата Михала. На словах же Скиндер все четко и ясно объяснил своему верному посыльному. Однако этих посыльных, как мне должно быть известно, в таком деле бывает довольно-таки много, и это, как правило, люди разных национальностей, изъясняющиеся на разных языках, вот кто-то из них что-то забыл, а кто-то что-то напутал, и в итоге нам пришел из Края весьма неутешительный ответ: о каком выкупе может идти речь, если мой брат, пан Михал, никогда не был в Златоградье, он был в Чужинстане, а после возвращения оттуда погиб на охоте. Иными словами, так закончил свою речь Скиндер-паша, в выкупе ему было наотрез отказано, все его траты на посыльных также пошли прахом.
Услышав такое, я долго не мог придти в себя, потом спросил, действительно ли мой брат Михал погиб. На что Скиндер ответил, что скорее всего это правда, хотя, возможно, это и злой домысел посыльных, желающих поднять цену за свои услуги. После чего он попросил у меня совета, как нам в таком случае быть дальше. Я ничего не мог ему ответить. Ноги меня не держали, я сел на ковер и закрыл лицо руками. Я не хотел верить в смерть Михала. Мне также было страшно себе представить, что мне опять, теперь уже совершенно неизвестно, сколько именно, придется сидеть в этой проклятой клетке.
Вдоволь насмотревшись на мою крайнюю растерянность, Скиндер-паша сказал:
— Больше всех в этой истории виноват, наверное, сам я, почтенный Гюрги. Но, с другой стороны, я не имел никакого злого умысла. Я ведь просто хотел дать нашему делу хоть некоторую видимость законности, потому и указал в письме имя твоего брата, никак не замешанного в подлых делишках беспутной и злобной Селитьбы. Вот шайтан и не преминул воспользоваться этой моей досадной оплошностью. Но ничего! На третий раз я буду умнее. Я теперь не пожалею никаких денег и с самого начала поведу дело самым надежным, самым скрытным способом. Правда, теперь это нам обойдется не в одну, а в три тысячи дукатов. Ты согласен?
Что я мог ему на это ответить? Да я дал бы ему еще втрое больше, у меня была такая возможность, лишь бы только мой брат Михал был жив. И чтобы он еще узнал, где я теперь нахожусь. Тогда бы он не только выкупил меня, но и примерно проучил бы этого безмозглого, патологически алчного Скиндер-пашу! Вот что я тогда думал. Я тогда думал и еще о многом и многом другом. Но сказал я очень кратко:
— Хорошо. Пусть твои люди принесут мне перо и бумагу.
Что и было сделано. Я написал еще одно письмо и указал в нем требуемую сумму. Скиндер забрал письмо и ушел. А я лег на ковер, закрыл глаза и принялся ждать, когда же мне приснится Цмок. Я горел нетерпением поскорее переговорить с ним начистоту.
Но Цмок мне все не снился и не снился. И это продолжалось так долго, что даже теперь страшно вспомнить. А тогда я вообще весь извелся, стал крайне зол и раздражителен. Не было такого дня, чтобы я не кидался на касыбов. Скиндер-паша, подальше от греха, перестал водить ко мне своих гостей. Так прошла зима. Зимы там, кстати, теплые, снега почти не бывает.
Но это к делу не касается! Итак, прошла зима, а Цмок мне все не снился и не снился.
А потом вдруг было так. Мне снится, что я лежу где-то в кромешной тьме и жуткой тесноте, на соломе, мне душно, я задыхаюсь, я сплю, а мне опять ничего не снится, но и проснуться я тоже не могу, и понимаю: я сейчас умру.
Вдруг кто-то начинает трясти меня за плечо и приговаривать:
— Не спи, а не то угоришь. Не спи, не спи, просыпайся!
Я понимаю, это голос Цмока, мне нужно немедленно проснуться — а я не могу! А может, я и не сплю, а здесь просто так темно, что я и с открытыми глазами ровным счетом ничего не вижу?
А Цмок меня трясет, трясет и приговаривает, пытается меня разбудить…
Тут я наконец набрался сил, перевернулся на бок, а то я раньше лежал на спине, уперся руками в лежанку и сел. Смотрю — точно, кругом очень темно, но все- таки мне кое-что видно. Так, наверное, звери видят в ночи. А вижу я вот что: я в какой-то норе, со стен и с потолка коренья свисают, сам я сижу на соломенной подстилке, а напротив меня, у противоположной стены, но это рядом, руку протяни и достанешь, на корточках сидит Цмок. Он без шапки, в каких-то обносках, сам страшно волосатый, чернорожий, на человека почти не похож… Да и глаза у него как-то совсем не по-человечески светятся, и зубы по-волчьи сверкают…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});