с бабушкой ее, разумеется, крестили.
Марина закончила школу, уехала в Канаду, потом надолго в Швейцарию, забыла о религиозности подруг, да даже и о самих подругах. Но тогда, после посещения Ново-Иерусалимского монастыря, она впервые подумала о том, что может и не случайно подруги такие ровные в общении, спокойные, доброжелательные. Марина это и раньше знала, но относила это на счет воспитания, а только ли в нем было дело?
По приезде из Швейцарии, Марина часто стала бывать у подруг. Они обе были замужем, имели детей, стали концертмейстерами, зарабатывая на довольно скромную жизнь, ни на что больше в карьерном отношении не претендуя. Одна из них закончила Гнесинский Институт, а другая, Лиза, – консерваторию. Они потом много общались и Марина поняла, что решение работать аккомпаниатором далось Лизе непросто. Она занималась музыкой сколько себя помнила, играла по несколько часов в день, без выходных, у нее и кровать стояла вплотную к роялю. Способная, невероятно целеустремленная, Лиза была призером конкурса Шопена в Варшаве. Но… муж, дочь… заботы. Она сделала свой выбор, и не жалела о нем. Марина спрашивала "ну, как же так?", а Лиза отвечала, что "значит не было на то, чтобы она стала концертирующей пианисткой, божьей воли… что добиваться славы – это гордыня…". Марина не понимала, ей казалось, что Лиза "зарыла свой талант": «Ничего себе… у нее же виртуозная техника, Шопен – это… не что-нибудь, и вдруг пошла по линии наименьшего сопротивления, "сдалась", а надо было бороться.» – тогда Марину это страшно злило, она обсуждала Лизино поведение с папой, но он… отмалчивался, и она злилась уже на него. Да, так она тогда считала, сама стараясь поступить на курс Фоменко…
Но, ведь, какая была разница, что делало Лизу счастливой? Не корзины цветов на авансцене, не афиши с ее именем крупными буквами, не призовые места на конкурсах! Получалось, что ей всего этого было и не нужно. Она удовлетворялась семьей, работой, друзьями: не металась, не злилась, не мучилась.
Марина тогда в Москве к ним зачастила. Маленькая двухкомнатная квартира со смежными комнатами в блочном доме, недорогая, простая еда, но зато… как с ними было хорошо, спокойно, весело. Лизин муж, тогда совсем молодой выпускник философского ф-та МГУ, играл на гитаре, пел, шутил. И в тоже время, Марина знала, он готовился к священничеству, и некоторое время спустя был рукоположен, стал служить в одном из московских приходов, а это большая честь. Лиза стала "матушкой". Марину это с одной стороны как-то коробило, слишком уж отличалось от ее собственной жизни, а с другой… что-то в этих ребятах ее завораживало, казалось привлекательным, но… недоступным. Они ее, кстати, никогда не агитировали "за бога", не старались обратить в веру. Нет, нет, они такими вещами не занимались, были сдержаны и ввязывались в богословские дискуссии только, если сама Марина была их инициатором. На философском уровне ей это было интересно: как двое умных, образованных человека могли "уверовать"? Что-то такое во всем этом было!
С Лизой Марина как-то случайно попала в храм Святой Живоначальной Троицы в Хохлах, на Басманной, как москвичи говорили Троицкую церковь. Там служил протодиакон Александр Гордеев, филолог, преподаватель МГУ. После службы, они все вместе поехали к Лизе домой. Александр Николаевич оказался милым и умным собеседником, прекрасно разбирался в театре, балете, они говорили о новых постановках, о музыке, литературе. О вере они все тоже были готовы поговорить, но, видимо, только ради Марины, им самим это было давно не нужно… Марине было так с ними со всеми интересно, что даже уходить не хотелось. Она потом спросила у Лизы, почему Александр Николаевич не женат. Вот такое нашло на нее "бабское" любопытство.
– Ну, как почему? – охотно ответила Лиза, он же протодиакон, а это целибат. Нормально.
– Это нормально? Он же мучается… один.
– Я не думаю, что он мучается. Он преподает, публикуется, а главное для него "служение". Ему не нужна жена.
– Ну, как… не нужна? Он, что, гомик? Всем же нужна…
– Ой, Марин, никакой он не гомик. Есть вещи поважнее, чем секс. Ты не думаешь? Такие, как Александр, не вписываются в обычные схемы. Это его жизнь, такая ему была суждена. Да, так, не все могут… это естественно, но Александр – не все. Понимаешь?
Нет, Марина тогда не понимала. Александр – "не все", но… у нее в голове было еще слишком много "но", чтобы она могла принять христианство. Все это было серьезно, и для Марины пока недоступно.
Жизнь ее стала меняться: переезд в Питер, коммуналка, соседи, новые друзья, а главное… Мариинка! Было трудно с деньгами, с родителями… не все ладилось. Через какое-то время, тоже случайно, у кого-то из друзей, Марина познакомилась с архимандритом Исидором. Да, собственно, тогда она и понятия не имела, что он церковный иерарх. В гостях сидел средних лет мужик, чуть больше пятидесяти, симпатичный. Ребята называли его Игорь. Единственной его странностью было лицо, обрамленное характерной окладистой бородой, это борода была не щегольски-стильная, а все-таки, скорее, церковная. Марина угадала: этот Игорь, оказывается, был священником, да пожалуй, что и удачливым в карьерном отношении, если так можно выразиться. И однако в Исидоре не было нарочитой степенности, многозначительной важности, традиционного благодушия, особого тона, который священники принимают с прихожанами, да и лексика его не была окрашена церковными "славянизмами". Мужик – как мужик. Они разговорились, и… подружились. Уж слишком этот Игорь-Исидор был "свой". Из провинции, служил в армии командиром бронетранспортера, стал офицером, а потом, окончив знаменитую Щуку, служил в московских театрах, и довольно долго в Омском областном… свой брат, актер. Был недолго женат на актрисе, но из этого брака ничего не вышло. Исидор не сказал ей, как и почему так все у него сложилось. Не стал объяснять: как можно было отказаться от самой светской специальности на свете и… через череду "карьерных" подвижек: Валаамский Монастырь, службу в Москве, послушание в Новгородской Епархии, стать членом Русской Духовной Миссии в Иерусалиме! А может этого и нельзя было объяснить. И вот теперь патриарх послал его в распоряжение митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского, Владимира.
Марина все это выслушивала и диву давалась: Исидор, теперь она уже мысленно так его называла, имя Игорь казалось ей неуместным, совершенно не кичился своими свершениями, наоборот. Он просто ей рассказывал свою жизнь, не делая ни малейшей попытки произвести на нее впечатление.
Они нашли общих московских знакомых, он сказал, что в последнее время не ходит в театр… и замолчал. Мог бы соврать, что "нет