Недолго скорбел и сам Павел Николаевич над этой неудачной затеей — попросить у нового царя гостинца в виде самоограничения. Очень скоро Павел Николаевич убедился, что все, что ни делается, — к лучшему: отважные тверцы, сунувшиеся к новому царю со своей конституционной докукой, пустившие, так сказать, первый пробный шар, были оскорблены и унижены в своих лучших гражданских чувствах[290]: царь топнул ногой и назвал их конституционное вожделение бессмысленными мечтаниями.
Конечно, Павел Николаевич был глубоко возмущен таким некультурным поступком молодого царя, но в глубине души утешался тем, что хорошо это вышло, что и они, симбирцы, не сваляли такого же дурака, как тверцы!..
Лбом стены не прошибешь! Опереться не на что… Один в поле не воин…
Не более счастливым оказался и огромный мужицкий мир: никаких манифестов о земле не последовало, и вместо него мечтательный русский народ получил от нового царя совет: «Не верьте лживым слухам о земле, распространяемым среди вас людьми злонамеренными, и слушайтесь ваших земских начальников»[291]. А слухи о земле летали по необъятным просторам всего мужицкого государства. Прилетели они на тайных крыльях и в Никудышевку.
Однажды зашедший во флигель по хозяйственным делам Никита помялся и спросил Ивана Степановича Алякринского:
— А что, барин, у нас опять про манихест болтают… Быдта вышел манихест про землю… Почему его в церкви не прочитают, народу не объявляют?
Алякринские в два голоса убеждали Никиту, что никакого манифеста не выходило про землю, удивлялись, откуда идут эти глупые слухи. Никита поддакивал:
— Конечно, так… Зря все болтают… Вам знать лучше…
Но по застывшей хитроватой улыбочке на лице Никиты было ясно, что он не верит тете Маше с мужем, а пришел только пытать, что скажут господа…
Такие же слухи ползали и в Замураевке. Кто их распространял — одному Богу известно. Точно из земли же и рождались они. Генерал Замураев и сын его, земский начальник, оба волновались, искали виноватых, подозревали то одного, то другого жителя, но слухи не умирали. Ползали, летали, таились по молчаливым избам.
Наконец-то урядник выловил и приволок к земскому начальнику одного болтуна, отставного солдата Синева. Собрались мужики около кузницы в Никудышевке — колеса чинили, а солдат и давай болтать про манифест, который господа от народа спрятали. Дошло до урядника: какая-то баба по глупости спросила его про землю и созналась, что около кузницы солдат Синев баил что-то. Солдата Синева становой арестовал и куда-то отправил, а земский начальник принял немедленно меры к прекращению зловредной болтовни.
Он созвал на свой двор в Замураевке всех старшин и старост своего участка. Выстроил всех перед крыльцом и громко и сердито сказал:
— Среди вас снова появились болтуны, распускающие зловредные слухи о царском манифесте, о земле и прочей чепухе. Я недавно поймал одного болтуна. Ловите и вы их, зорко наблюдая…
— У нас нет этаких! — произнес впереди стоявший мужик, на которого случайно упал строгий взгляд земского начальника.
— А как ты стоишь? Зачем расставил ноги на полтора аршина? Встань как следует!
Мужик не понял, что от него требуется. Сосед, более сметливый, пояснил:
— Прими ноги-то! На што раскорячился? Нехорошо. Перед начальником стоишь.
— Так вот, предупреждаю вас: впредь я буду строго карать за всякие глупые слухи о земле, о манифесте и разной такой чепухе. За эти слухи буду считать виноватыми не только одних болтунов, но и тех старшин и старост, у которых такие болтуны окажутся. Не в манифестах ваше благополучие, а в труде и молитвах… Кто усердно работает, молится Богу, платит все недоимки, тому не нужны никакие милости, ни царские, ни барские!
Мужики поддакивали:
— Правильно!
— Так точно. Ежели пьяница али лентяй — все одно… и земля ни к чему.
— В деревнях и селах приказываю вам составлять хлебные запасы, чтобы не подыхать с голоду во время неурожаев, как было два года тому назад. Помните, что сказал новый Государь император: «Слушайтесь и повинуйтесь вашим земским начальникам!» Ушей не распускать! Смутьянов не слушать! Если в деревне объявится такой болтун, как солдат Синев, хватайте его и ведите ко мне!
— У нас таких не слышно, вашескобродие!
— У нас тоже! Наш народ как тихая вода. И ловить некого…
— Ну а теперь идите с Богом и не забывайте, что я вам приказал и что повелел вам новый Государь император… Ура ему!
Земский взметнул рукой и крикнул «ура». Мужики не догадались подхватить, а только радостно зашумели: обрадовались, что никаких особенных неприятностей на этот раз не последовало.
— Так точно! Будем помнить.
— Будем стараться!
— И всем другим скажите, что я приказал!
— Всем будет сказано и приказано!
— Постараемся, вашескобродие!
Народ, не покрывая голов, с шапками в руке, двинулся к воротам. Когда мужики вышли за ограду барской усадьбы, они накинули шапчонки и начали в интимном порядке матерщинить по адресу земского начальника:
— Погляди, сколь время продержал народ зря!
— Ну и наговорил же! Надо бы лукошко захватить, а то все его слова дорогой, как лошадь дерьмо, растеряешь…
Заговорили о солдате Синеве:
— Умнейший человек! Он тоже зря болтать не любит. За что схватили старика?
— А про землю не заикайся!
— Большая им власть дадена…
— Так-то так, а когда-нибудь правда раскроется! Правду не спрячешь! Бог-то ее видит, только не скоро сказывает… Когда-нибудь отмаемся же!
— Верно, мужики. Всему конец быват. Потерпим покуда что…
Евгений Чириков. Прага. 1927–1928 гг.
Книга третья
I
Прошло пять лет нового царствования. Тихо и благополучно: никаких подкопов, взрывов и выстрелов. Под опекой отеческой власти земских начальников народ молчит, а что он думает — никому не известно и не интересно…
Народ молчит,
предоставив почтительно нампогружаться в науки, искусства,предаваться страстям и мечтам,
а потому —
в столице шум, гремят витии,кипит словесная война, — [292]
продолжается горячий, ожесточенный бой между народниками и марксистами, и победа явно клонится на сторону последних.
Не страшит эта словесная война ни царя, ни правительство: пусть грызут друг друга, и хорошо это, что побеждают марксисты, пренебрегающие народом, то есть мужиком, и отвергающие «героев», в течение двух царствований охотившихся за царями и их верными слугами. Конечно, и этих новых «беспочвенных болтунов» нельзя оставлять без всякого надзора, но для этого все уже сделано и все предусмотрено: главный штаб марксистов, в котором начальствуют два молодых марксистских генерала — Струве[293] и Туган-Барановский[294], толстый журнал «Начало»[295] издается охранным провокатором Гурвичем на казенные средства. Пусть побеждают марксисты: это выгоднее, не грех и помочь новым пророкам!
И вот «интеллигенция» сражается: у одного богатыря вместо палицы — мужик, у другого — рабочий. О «героях», впрочем, уже не стоило спорить: они давно вывелись, а новых не нарождается. В этом отношении — полная тишина и спокойствие, радующие нового молодого царя и утверждающие его в мысли, что советы мудрого старца Победоносцева[296] — правильны.
Ослепленный могуществом и властностью покойного отца, добрый, но слабовольный царь уверовал в водворенное благополучие, в гранитную верность и любовь народа и в беспочвенность всяких социальных и политических мечтателей. Видя свое царство и свой народ только из окон салон-вагона проездом из столиц в Ливадию[297] или через зеркальное стекло коляски, проезжая по улицам попутных городов, принимавших тогда сугубо радостный праздничный вид и оглашавшихся немолчным «ура» наемных статистов, поставляемых субсидируемыми патриотическими организациями, — новый царь доверился льстивым и продажным царедворцам. Шайки провокаторов патриотизма своим звериным ревом заглушали все попытки одиноких и смелых граждан раскрыть царю глаза на грозящие опасности. Такие одинокие и смелые казались царю подозрительными, а потому организованным жуликам патриотизма ничего не стоило превращать их в покусителей на исконные устои русского царства…
Один из таких смелых написал царю[298]: «Крестьянство освобождено от рабовладельцев, но продолжает находиться в рабстве произвола, беззаконности и невежества; государство при таком положении ста миллионов жителей не может идти вперед»; царь только разгневался и почувствовал в смелом подданном — врага. Не пугала его и новорожденная социал-демократическая партия, ибо не грозила она ни бомбами, ни выстрелами…