Читать интересную книгу Красно-коричневый - Александр Проханов

– Ведь ты меня ждал, не так ли? – весело расхаживал по дому Каретный, заглядывая в зеркало, поправляя волосы. – Нам есть о чем побеседовать!

Хлопьянову казалось, что это ненастоящий Каретный, а его двойник, механическая кукла, электронная копия. Наблюдал его движения, жесты, передвижения по комнате, надеясь обнаружить тончайшие проводки, услышать звуки металлических, смазанных маслом сочленений. Его загорелое красивое лицо казалось ненатуральным, походило на загримированный манекен. Если провести по нему пальцем, то останется белесая полоса. А если помыть с мылом, то оползет намокшее размалеванное папье-маше и вместо лица обнаружится хромированный блестящий слиток.

– Я знаю, ты был у Руцкого. – сказал Каретный, – Как он воспринял известие? Какое он на тебя произвел впечатление?

Хлопьянов собирался ответить, но Каретный перебил его и, исполненный торопливой говорливости, продолжал:

– Вот уж кто управляем, так это он! Взрывной, семь пятниц на неделе, кидается во все стороны разом! Атакует в лоб, а его сбивают в хвост!.. А Хасбулатов? Какое он произвел впечатление?

Хлопьянов собирался ответить, но Каретный и здесь не дал говорить:

– Эти табачные трубки! Эта манера затягиваться! Эти маленькие руки! Эти долгие паузы! Ну прямо генералиссимус! Кавказ не забывает Россию, периодически присылает вождей!

Хлопьянов чувствовал, как вскипают и возбуждаются молекулы воздуха возле его висков, губ, зрачков. Каждая начинала светиться, испускала крохотный лучик энергии, передавала информацию о его чувствах и мыслях. Каретный улавливал эти непрерывные сигналы, перехватывал его чувства и мысли, не нуждался в его ответах. Продолжал говорить:

– Уж ты извини, что тогда, на съезде монархистов сделал вид, будто тебя не вижу. Столько глаз, столько ушей!.. А ты зря не пошел на корабль. Ты бы видел, как эти купцы-староверы отплясывают с девицами из кабаре «семь-сорок»! Как матушка-императрица просаживала в казино!.. Вот такая монархия нам и нужна! Царь Гога в ермолке Мономаха! А регентом хоть бы и Ельцина! Чем не регент?

Он быстро и точно ходил по комнате, от комода, где был спрятан пистолет, до книжного шкафа, где тускло золотились французские романы, мимо зеркала в деревянной раме, успевая себя оглядеть, к окну, где звучала и шевелилась утренняя улица. Хлопьянову казалась, что эта траектория была задана электронной программой, и невидимый блок, вмонтированный в затылок Каретного, управляет его движением.

– Я был в зале суда, когда судили газету Клокотова. Я делал тебе знак, но ты не заметил. Я сидел рядом с женщиной, которая держала флажок с серпом и молотом. От нее ужасно пахло луком, я места себе не находил!.. Этот взрыв, убивший секретаршу, поверь, он не связан с виллой. Это другие дела. Они в газете вышли на крупный след – якутские алмазы. Готовили публикацию. А эти алмазы знаешь куда идут? Прямо в Кремль, к первым лицам страны. Ну им и дали понять. Я специально расследовал. Ты Клокотову передай – алмазы, а никакая не вилла!

Хлопьянов прижал ладони к вискам, освободил височные кости от предательских кипящих молекул. Но голова его оставалась прозрачной, Каретный считывал его мысли, перехватывал их, едва они зарождались.

– Этот ужасный взрыв бензовоза! Сгорело столько людей! Девочка с котенком, старик-ветеран… Поверь, это тоже случайность!.. Помнишь, в Баграме замкомандира полка? Дождался сменщика, устроил прощальный ужин, нацепил ордена, поехал с колонной в Кабул. Попал под гранатометы и сгорел до костей!.. Случайность, злая случайность!

– Да, – продолжал он, проходя мимо комода, оглаживая потресканные старые доски, за которыми был спрятан пистолет. – Мистика войны! Кто воевал, тот верит в приметы. Молится, не зная ни единой молитвы. Какому-то доброму существу в небесах, Зевсу, Перуну, Саваофу… Впрочем, сейчас не время молиться. Поедем, ты очень нужен!

Они проехали по Варшавскому шоссе, и Хлопьянов уже знал, куда. Туманно промерцали в стороне царицынские пруды. Возникли и канули бело-розовые развалины дворца. Подкатили к знакомой вилле. «Номер два, – вспомнил он свое недавнее посещение, – накопитель!» Глазок телекамеры над железными воротами зорко и недоверчиво оглядел машину. Ворота растворились, и они въехали на внутренний двор, тесно уставленный автомобилями. «Мерседесы», «вольво», «БМВ», лакированные, вымытые, стояли в ряд, как в автомобильном салоне. Водители, молодые, холеные, похожие на волкодавов, стояли кучкой, посматривали на въезжавший автомобиль.

Хлопьянов помнил, что первый этаж виллы был оборудован под спортивный зал. Собирался ступить на мраморное крыльцо. Но Каретный повел его в обход, вдоль глухой кирпичной стены, у которой были высажены кусты роз. Капли воды хрусталиками переливались на белых и розовых цветах.

У второго крыльца тоже была разбита небольшая спортивная площадка. Стояли брусья, турник. На штанге турника висела дерматиновая, в рост человека, кукла. Мускулистый, голый по пояс боксер обрабатывал ее, наносил серии коротких ударов, в голову, в пах, в область сердца. Кукла сотрясалась, издавала похожие на стоны звуки. Другие спортсмены, ожидая своей очереди, переминались, играли мускулами, крутили на крепких шеях стрижеными головами.

– Не забей до смерти! А то не даст показаний! – пошутил на ходу Каретный, хлопнул боксера по глянцевитому плечу.

– А мы ее огоньком подпалим! Все скажет! – оскалился боксер и снова нанес по стонущей кукле серию стучащих ударов.

Они поднялись на второй этаж, но попали не в гостиную с баром, где Каретный знакомил его с горбоносым и смуглым Марком. А оказались в просторном овальном салоне с огромным столом, за которым, по всему эллипсу, сидели молчаливые люди. Стояли хрустальные пепельницы, лежали пачки сигарет. Два-три тонких голубых дымка струились над головами. Люди сидели молча, напоминая застывших хищных птиц в огромном вольере. Беркутов, грифов, сапсанов, – такое впечатление произвели они на Хлопьянова своими нахохленными головами, сутулыми плечами, остроконечными носами, сухими цепкими пальцами, ухватившими край стола.

Каретный не представил Хлопьянова, усадил на свободное место. Хлопьянов, усевшись, вдруг почувствовал, что с ним происходит превращение. Он и сам превращался в птицу. Плечи его ссутулились, волосы на голове сменились перьями и нахохлились, пальцы высохли и заострились, остро вцепились в стол. Он сделался похожим на остальных, кто сидел в вольере за прозрачной сеткой на иссохших суках и корягах, испачканных птичьим пометом. Недвижные клювы, рыжие злые глаза, неопрятные маховые перья.

Сидящий с ним рядом молодой человек казался птицей с фиолетовым шелушащимся лицом, круглыми глазами и выпачканным оббитым клювом. Следом за ним сидел пожилой мужчина в глухо застегнутом сюртуке. Он тоже был птицей, зобатой, с выпученным на костяной голове пузырем, с клювом, на котором засохла кровь, будто он недавно расклевал какую-то падаль. И он, Хлопьянов, чьими-то чарами был превращен в птицу, посажен в заколдованную клетку.

Солнце отражалось в хрустальных пепельницах. Вились голубые дымки. Кожаные веки падали на рыжие птичьи глаза. За окном раздался едва различимый звук, то ли тихого двигателя, то ли легкого ветра, то ли плеснувшей о берег морской волны. Все, очнувшись, повернулись на этот звук, стали чутко вслушиваться. Словно приближался хозяин, повелитель птиц. Все ждали, гадая, что сулит его появление, – обильный корм в клетке, дрессировку, охоту на воле или смерть, избавляющую их от чар, возвращающую посмертно человеческий облик.

Дверь отворилась, и вошел человек, невысокий, с мягким лицом, с улыбающимся нерешительным ртом, с рыжеватыми залысинами. Он был одет в дешевый помятый костюм и напоминал провинциального лектора, неуверенного в своих знаниях. Уже с порога заискивал перед слушателями, ждал от них снисхождения. Но что-то жесткое, скрытое таилось под этой провинциальной наружностью, не обманувшей никого из сидящих. Все разом встали, вытянулись, жадно и преданно смотрели на человека. И Хлопьянов, превращенный в птицу, тоже взирал, ожидая от хозяина неведомых для себя милостей.

– Садитесь… Пожалуйста… – ласково сказал человек, рыхло опускаясь на стул и вяло оплывая под стол большим полным телом. – Эти ужасные пробки… Опоздал… Извините…

Он положил на овал стола белые одутловатые руки. На голубоватом пальце желто загорелся золотой перстень и в нем блеснул алмаз. Хлопьянов догадался, что вошедший человек обладает невиданной властью. Этим алмазом и перстнем он превращает людей в животных и птиц, заставляет себе служить.

– Мы проведем нашу встречу, и я сегодня же доложу о ней руководству. Оно придает нашим беседам большое значение. Ну что ж, начнем пожалуй! – человек шевельнул алмазом, направляя луч в сторону сидящих, и Хлопьянов испытал ужас, боясь, что луч коснется его, проколет сердце и печень. – Начнем с «Союза афганцев», – Хозяин ласково повернулся к соседу Хлопьянова, легонько прочертил по нему алмазом, оставив на лбу, как на стекле, незримый надрез.