В своем знаменитом Наказе для комиссии, разрабатывавшей проект нового Уложения, подписанном 30 июля 1767 года, Екатерина II поставила под сомнение необходимость пытки: «Не нарушает ли справедливости, и приводит ли она к концу, намереваемому законами?» На свой вопрос императрица ответила вполне определенно, с использованием принципа презумпции невиновности: «Не должно мучить обвиняемого по той причине, что не надлежит невинного мучить, и что по законам тот не виновен, чье преступление не доказано».
Одиннадцатого ноября 1767 года по настоянию новгородского губернатора Сиверса Екатерина приказала разослать губернаторам тайную инструкцию, предписывавшую не производить пытку без доклада губернаторам, а им – основывать свои распоряжения на правилах десятой главы Наказа, где пытка определялась как «надежное средство осудить невинного, имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силу и крепость свои уповающего». Сиверс, в чьем присутствии был подписан документ, на коленях принял его из рук императрицы; но некоторые сенаторы и придворные были против этого распоряжения, опасаясь увеличения числа преступлений. С ними были согласны многие провинциальные помещики: в своих наказах депутатам Уложенной комиссии они не допускали мысли об отмене пытки – наоборот, указывая на возрастание числа преступлений, просили расширить ее применение в делах об убийствах, разбоях, грабежах и поджогах не только в губернских, но и в прочих, в том числе мелких («приписных») городах.
Вышедший из-под пера императрицы «Антидот» – ответ на книгу аббата Шаппа «Путешествие в Сибирь», опубликованную в Париже в 1768 году, представлял дело с политическим розыском в России таким образом, будто бы после ликвидации Тайной канцелярии не было органа, который бы ее заменил, а потому существовавшие в России до того порядки навсегда ушли в прошлое. Просвещенной европейской публике были адресованы слова: «Французский король и даже его министры сажают в Бастилию и там подвергают судилищу, на это устроенному, или суду какой-нибудь комиссии, кого им вздумается; у нас тайная канцелярия делала то же самое, но с 1762 года она уничтожена, а ваша Бастилия существует».
Императрица имела смелость заявлять, что в Тайной экспедиции при допросах телесные наказания не применялись. Так, в письме А. И. Бибикову 15 марта 1774 года в Казань по поводу действий секретной комиссии по делу Пугачевского восстания она писала: «Также при расспросах, какая нужда сечь? Двенадцать лет Тайная экспедиция под моими глазами ни одного человека при допросах не секли ничем, а всякое дело начисто разобрано было; и всегда более выходило, нежели мы желали знать». Однако составленные ею законы такую возможность допускали – четвертый пункт указа от 15 мая 1767 года «Об ускорении решения дел о колодниках и о наблюдении законного порядка в сем производстве» гласил: «Пытки же производить, если со увещания не признаются и в самом нужном и необходимом случае и с такою предосторожностью, как предписанными именными е. и. в. высочайшими 1763-г. января 15 и февраля 10 чисел указами повелено».
Свидетельства современников, в том числе приведенные в этой книге, также подтверждают применение телесных наказаний в Тайной экспедиции; не случайно Потемкин, встречаясь с Шешковским, спрашивал его, как тот «кнутобойничает». Так, по приказанию Екатерины 6 октября 1762 года был подвергнут пытке – «для изыскания истины с пристрастием под батожьем распрашиван» – Петр Хрущов, а потом Семен Гурьев; в данном случае речь шла не о пьяных мужиках, а о гвардейцах, пытавшихся «повторить» дворцовый переворот уже с целью устранения самой Екатерины II. В ряде процессов также имеются косвенные указания на применение пыток.[408] Как правило, по конкретным делам следователи получали высочайшие директивы: использовать угрозу пытки для давления на подследственных, не применяя ее.
Через несколько лет императрица официально признала, что пыточная практика в ее царствование все же имела место. Указ от 1 января 1782 года «О нечинении подсудимым при допросах телесных наказаний» констатировал, что по делам, производимым в Тайной экспедиции, открылось, что в некоторых губернских канцеляриях и подчиненных им учреждениях «для познания по показаниям преступивших о действиях их истины, распрашивали не только самых преступников, но и оговариваемых ими под плетьми». Указ предписывал, чтобы «ни под каким видом при допросах никаких телесных истязаний никому делано не было, но в изыскании истины и облики поступано было, как в помянутом нашем указе (от 13 ноября 1767 года. – И. К., Е. Н.) сказано, по правилам Х главы Комиссного наказа».
И все же времена менялись. При Екатерине II из штата сыскного ведомства исчезла должность палача – теперь для наказания виновных его чиновники обращались к услугам «заплечных мастеров» из других учреждений. Изменилась также манера обращения с подследственными – во всяком случае, с некоторыми их категориями. В этом смысле характерными представляются приключения лифляндского пастора Фридриха Зейдера, угодившего под следствие по обвинению в хранении запрещенных на территории империи заграничных книг.
Отконвоированного в Петербург Зейдера доставили весной 1800 года в дом генерал-прокурора, где размещалось одно из присутствий Тайной экспедиции. Но его допрос уже заметно отличался от описанной выше процедуры: «Макаров – человек весьма добрый и приветливый, с первого взгляда я почувствовал к нему большое доверие. Он сел возле меня и ласково сообщил причину моего ареста». При этом начальник Тайной экспедиции вел разговор на родном для пастора немецком языке, ободряя его: «Будьте совершенно спокойны насчет исхода этого дела ‹…›. Самое большое наказание ‹…› будет состоять в том, что книги эти будут у вас отобраны и их предадут огню». На прощание он еще раз обнадежил своего клиента, выказав ему – искренне? – сочувствие: «Не падайте духом и уповайте на Бога, который не оставляет правых своею помощью». Арестанту даже показалось, что при этих словах на глаза следователя навернулись слезы «и на кротких чертах его мужественного красивого лица отразилось горе». Такая манера обращения дала результат – Зейдер был убежден в самых лучших его намерениях. Макаров пообещал: «Я переведу вас на другую квартиру, где вам будет покойнее и удобнее», – и отправил доброго пастора в Петропавловскую крепость. Камера и впрямь оказалась «чистенькой и светлой», хотя с решетками на окнах и солдатом-охранником внутри; но следователь посоветовал узнику и в этом видеть положительную сторону: «Эти стены ‹…› не смогут ухудшить вашего положения, они дадут вам собраться с духом, чтобы с твердостью и терпением ожидать решения вашего дела». Зейдеру разрешили держать слугу и переписываться с женой. Тем неожиданнее для него оказался приговор: лишение сана, 20 ударов кнутом и ссылка в Нерчинск на каторжные работы.[409] Но стараниями Макарова пастор был избавлен от страшной порки: по его указанию умелый палач устрашающе щелкал кнутом, не нанося серьезных увечий.
Отменили же пытки в России в царствование Александра I – в сентябре 1801 года именным указом. К этому государя побудил один случай из судебной практики. «С крайним огорчением дошло до сведения моего, что по случаю частых пожаров в Казани взят был по подозрению в зажигательстве один тамошний гражданин под стражу, был допрошен и не признался; но пытками и мучениями исторгнуто у него признание и он предан суду». Сомнительные основания для вынесения обвинительного приговора и стойкость подсудимого в отрицании своей вины вызвали сочувствие: «В середине казни (битья кнутом. – И. К., Е. Н.) и даже по совершении оной, тогда, как не имел уже он причин искать во лжи спасения, он призывал всенародно Бога в свидетели своей невиновности и в сем призывании умер». Это происшествие характеризовалось императором как «жестокость толико вопиющая, злоупотребление власти столь притеснительное и нарушение законов в предмете толико существенном и важном». В заключение провозглашалось: Правительствующий сенат «не оставит при сем случае сделать повсеместно по всей империи наистрожайшие подтверждения, чтоб нигде ни под каким видом ни в вышних, ни в нижних правительствах и судах никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний под страхом неминуемого и строгого наказания ‹…› и чтобы наконец самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной».
Четырнадцатого августа 1802 года по результатам сенаторской ревизии Калужской губернии Г. Р. Державиным Александр дал Сенату новый указ – обратить внимание всех губернаторов на возможные нарушения. В его десятом пункте от местных начальников требовалось: «Чтобы нигде никаких бесчеловечных истязаний и жестокостей не происходило. При расспросах же к усмотрению и открытию истины употреблялось бы более тщательности и расторопности по соображению обстоятельств, связи слов и действий подозреваемых». 13 ноября 1804 года в новом именном указе Сенату на его 4-й департамент возлагались обязанности по надзору за тем, «чтобы признание подсудимых было не вынужденное».[410]