Читать интересную книгу Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя

Медленно спускалась ночь, принося с собой успокоение, и Марк, испытывавший в этот час огромную усталость, невольно удивлялся своей настойчивости и мужеству, столь тягостным для всех троих. К нему возвращалась его прежняя терпимость: если он когда-то разрешил крестить дочь, почему теперь не допускает ее к первому причастию? Доводы, какие приводила ему жена и перед которыми он долго склонялся, не были лишены убедительности: признание личной свободы, прав матери, свободы совести. В семье мать, естественно, является воспитательницей и наставницей ребенка, особенно если это дочь. Не считаться с воззрениями матери, действовать наперекор ее настроениям и желаниям, значило идти на верный разрыв. Теперь узы их были расторгнуты, счастье разрушено, родители и ребенок втянуты в ужасную домашнюю распрю, от которой страдала вся семья, некогда такая дружная и любящая. И Марк все ходил по узеньким дорожкам садика, окутанного вечерними тенями, размышляя, нельзя ли в чем-нибудь уступить, чтобы как-то сохранить семейный мир и счастье.

Марк испытывал укоры совести: не виноват ли он в постигшей их беде? Теперь он чувствовал известную ответственность и спрашивал себя, почему с самого начала, на следующий же день после свадьбы, он не постарался приобщить Женевьеву к своим убеждениям. Впервые познав любовь, она всецело принадлежала ему и с полным доверием отдавалась его объятьям, готовая слиться с ним телом и душой. В те неповторимые часы у него хватило бы сил вырвать ее из-под влияния священника и сделать из взрослого ребенка, запуганного адом, сознательную подругу жизни со свободным разумом, стремящуюся к истине и справедливости. Женевьева как-то высказала ему это во время одной из первых ссор: «Пеняй на себя за свои страданья! Надо было научить меня, чтобы мы не думали по-разному. Я такая, какой меня воспитали, и беда в том, что ты не сумел меня перевоспитать». Впоследствии она изменила мнение и теперь уже больше не допускала, что он мог повлиять на нее, — так она возгордилась, опьяненная верой. Марк с горечью думал об этой упущенной возможности, упрекал себя в слепом обожании, в эгоизме и боязни омрачить чудесную весну их любви, он все время восхищался ее красотой, которая казалась ему совершенной, и не поинтересовался ее образом мыслей, не постарался ее просветить. Правда, в те годы он не знал, что сделается поборником истины, и шел на некоторые компромиссы, считая, что достаточно силен и любим и всегда будет хозяином положения. Источником всех его теперешних мук было мужское тщеславие и слепота влюбленного.

Марк остановился перед кустом распустившейся накануне сирени, разливавшей пряный аромат, и почувствовал, что в нем вновь пробуждается жажда борьбы. Если он раньше не выполнил своего долга, не освободил от заблуждений вверенное ему существо, он тем более обязан действовать теперь, чтобы дочь не погибла вслед за матерью. Допустить это было бы совсем непростительно, ибо в данный момент он имел перед собой важную цель. Он взял на себя миссию освобождения детей от вековой лжи, а сам трусливо отказывается спасать свое дитя! Это еще простительно непросвещенному отцу семейства, который во имя домашнего согласия мирится с набожностью жены, упорно заставляющей свою дочь выполнять унизительные и опасные религиозные обряды. Но если он, учитель Фроман, который вынес из школы распятие, ратует за светское воспитание, стремится вырвать женщину из-под власти церкви, чтобы наконец построить Город счастья, — будет поступать таким образом, тем самым он признает свое бессилие и постыдное поражение. Это будет вопиющим противоречием, отрицанием, крушением его миссии! Он утратит свое влияние и авторитет и не сможет требовать от других того, чего не смог добиться в своей семье, где у него все основания восторжествовать! Проявив эгоистическую слабость, он создаст атмосферу лицемерия, в которой будет воспитываться Луиза; зная его образ мыслей, зная его отрицательное отношение к исповеди и причастию, она будет вправе спросить: почему он допускает, чтобы у него дома творилось то, что он решительно осуждает у других? Значит, он думает одно, а делает другое? Нет и нет! Он не имеет права проявлять терпимость и вновь идти на уступки, иначе он предаст на всеобщее поругание дело прогресса и справедливости!

В потемневшем небе загорелись первые звезды, а Марк все еще шагал по дорожкам сада. Церковь всякий раз торжествует победу, когда свободомыслящие родители не смеют отобрать у нее своих детей, боясь скандала и считаясь со светскими обычаями. Кто пойдет на открытый разрыв с церковью? Всякий будет опасаться, что сын останется без места и не удастся пристроить дочь, если они не исполнят, хотя бы формально, обряды религии. Очевидно, придется еще долго ждать, пока наука не уничтожит догматы и не упразднит укоренившиеся обычаи, как она уже многое вытравила из сознания людей. Смелые умы должны подавать пример, особенно необходимо делать это теперь, когда церковь изо всех сил старается привлечь на свою сторону женщин, которых она долгие века оскорбляла, поносила, считая исчадиями ада, повинными во всех грехах мира. Иезуиты, гениально приспособившие религию к человеческим страстям, по мнению Марка, были зачинщиками того широкого движения, в результате которого женщина оказалась в руках священников и стала их орудием в борьбе на политической и социальной арене. Они прокляли любовь, и они же ее используют. Они называли женщину похотливой самкой, к которой святые не смеют прикасаться, и они же ласкают ее, льстят ей, делают из нее украшение и опору храма с тех пор, как им пришло в голову воспользоваться сексуальной властью женщины над мужчиной. Чувственную силу женщины обожествили, иезуиты узрели в ней спасение, прибегли к ней, как к западне, надеясь поймать мужчину и укротить его. Весь разлад, весь тягостный спор в нашем обществе происходит именно из-за расхождения между наполовину освобожденным мужчиной и женщиной, оставшейся рабой агонизирующего католицизма, который ей льстит и распаляет ее болезненное воображение. Задача такова: нельзя допустить, чтобы церковь пожинала плоды своей хитрой тактики, усыпляя наших дочерей и жен, чтобы она хвалилась их мнимым освобождением, надо освободить их по-настоящему, отобрать у церкви, потому что они принадлежат нам, как мы принадлежим им. Три силы противостоят друг другу — мужчина, женщина и церковь; женщина не должна быть заодно с церковью против мужчины, но они должны объединиться против церкви. Разве чета не составляет единое целое? Ни муж, ни жена ничего не могут друг без друга. Объединенные телесно и духовно, они становятся неуязвимыми, обретают великую силу жизни и, наконец, завоевывают счастье, побеждая природу. Внезапно Марку блеснула истина, единственное правильное решение: надо просвещать женщину, сделать ее равноправной подругой мужчины, потому что только свободная женщина может освободить мужчину.

Успокоенный и ободренный этими рассуждениями, Марк вновь обретал мужество и решимость продолжать борьбу. Услыхав, что вернулась Женевьева, он пошел к ней. Она стояла в классе, слабо освещенном последними отблесками дня; фигура ее сильно округлилась, но держалась она прямо и решительно, в ее глазах сверкал недобрый огонек, и Марк почувствовал в ее позе враждебность, предвещавшую близкий взрыв.

— Ну, теперь ты, конечно, доволен? — сказала она резким тоном.

— Чем, моя любимая?

— Как, ты не знаешь?.. Мне предстоит удовольствие первой сообщить тебе великую новость. Итак, ваши героические труды не пропали даром, только что пришла телеграмма: кассационный суд постановил пересмотреть дело.

У Марка вырвался радостный крик, он едва заметил злобную иронию, с какой Женевьева сообщила ему об их триумфе.

— Давно пора! Значит, есть еще во Франции настоящие судьи! Окончатся мучения безвинного!.. Но это достоверная новость?

— Вполне, можешь не сомневаться: мне передали ее порядочные люди, которые получили телеграмму.

Боже мой, какое безобразие! Теперь ты можешь радоваться!

Ее вызывающее поведение было отголоском бурной сцены, которая наверняка только что разыгралась у ее родных: какой-нибудь священник или монах из окружения отца Крабо прибежал сообщить о катастрофе, угрожавшей самому богу.

Марк весело протянул руки жене, упорно не желая ничего замечать.

— Спасибо тебе, милая, — ты для меня самая желанная добрая вестница! Обними же меня.

Женевьева отстранила его жестом, выдававшим ненависть.

— За что тебя обнимать? Уж не за то ли, что ты помог гнусному делу и тебя радует преступное торжество над церковью? Ты ведешь к гибели свою страну, свою семью, себя самого, всех втаптываешь в грязь, чтобы спасти мерзкого жида, величайшего преступника на свете.

Марк хотел ее успокоить и заговорил мягким тоном:

— Опомнись, моя дорогая, не говори таких слов. Как можешь ты при твоем уме и добром сердце повторять подобные басни? Неужели заблуждение и впрямь так заразительно, что может затмить самый здравый ум?.. Поразмысли сама, ты знаешь это дело, Симон невиновен, и было бы чудовищной несправедливостью оставить его на каторге, — наш народ погибнет, если зло распространится и отравит все общество.