Читать интересную книгу Ложь - Петр Краснов

– Вот, вы, граждан, – раздался голос совсем подле Акантова, – вы, все-таки, были по нашим-то, советским понятиям, контрреволюционер, слуга старого режима, значит, по-нашему, враг народа…

– Ну, какой они враг народа, – перебил кто-то из угла, – человек на заводе простым рабочим работал. Уже чего же проще…

– Для них все одно, кто старый человек, кто служил при царях, он – враг народа… А я!.. Я старого ничего даже и не помню. Я совсем еще маленьким был, как случилась революция и пал царизм. Ничего старого, прежнего, я даже и не знаю, не слыхал и не видал. Я вырос при новом, стопроцентный коммунист, и притом же и летчик. Мне и при большевиках жизнь улыбалась. Природа наделила меня силою и красотою. Женщины меня любили, и я любил их, а больше того любил я свое летное дело. Бывало, взлетишь, в небесную синеву: кругом необъятное небо, внизу земля, как разостланная карта, не видно людей. И кто я тогда… Говорят, что там был какой-то Бог, был царь, – я сам тогда и Царь, и Бог… Служил я не за страх, а за совесть. Ну, и меня отличали… Мне советская власть дачу под Москвой подарила, автомобиль свой у меня был. Счастливая жизнь была!.. Казнили тут одного видного коммуниста. Оболгали его. Я тогда на суде сказал, что я думаю, сказал, что, если таких людей казнить будут, так никто и служить больше не станет. Сказал, что хороших слуг Советского Союза надо беречь и холить. Меня арестовали на другой же день. Чекистский следователь вздумал хамить со мною. Человек я горячий, схватил чернильницу и разбил ею голову следователю. Ну, все-таки большой я был человек, и в нашем военном воздушном флоте таких знатоков, как я, один-два и обчелся. Голыми руками меня не возьмешь… Заступились за меня, освободили. Только ненадолго. Нами правит, ведь, не партия, не товарищ Сталин, а Чека… Вдруг, слышу: Туполева арестовали. Понимаете, Туполева!.. Гордость нашу. А я всегда на его аппаратах летал, «АНТ» любил я его крепко. И вдруг – его арестовали… А там и пошли аресты и расстрелы моих начальников, героев моих: Тухачевского, Якира, героя гражданской воины, на его подвигах нас воспитывали, Уборевича, Корка, Путну, Примакова, наконец, и моего начальника, руководителя Осоавиахима, Эйдемана, Фельдмана… А там Гамарник застрелился… Всю головку Красной армии сняли… Человек я горячий, выпить, при том же, в хорошей компании люблю… Высказался… Вчистую, что на сердце залегло, все так и выложил перед друзьями-приятелями… Ну… Донесли, конечно… Вот тут-то и добралась Чека до меня. И сразу сюда, в стоячую камеру… На пытку… Вторую неделю стою…

– Что же это за стоячая такая камера? – спросил Акантов.

– А вот это и есть, где вы теперь находитесь, – сказал летчик.

Сбоку Акантова, от стены, кто-то, должно быть, старый человек, сказал, шепелявя беззубым ртом:

– Вы слышали про средневековые пытки, про дыбу, про выворачивание суставов, про истязания плетьми, про железную женщину с гвоздями; может быть, когда приходилось вам и в музеях эти самые снаряды видеть?.. А то, может быть, читали роман Октава Мирбо «Сад пыток»?.. Читали?..

– Нет, я романов никогда не читаю.

– А жаль… жаль… Там такие страшные китайские пытки описаны, читать жутко… Так тут много ужаснее. Тут целая комиссия чекистов с евреями-врачами работала, изобретала такие пытки, чтобы совершенно поработить человека, сделать его просто орудием своей власти. Вот, между прочим, и изобрели эту пытку стоянием… Видите, как нас тут набили сюда, что и сесть никак нельзя… Жара… Воздух ужасный. Ноги болят и пухнут. И так, вот, и стоим: кто две, кто три недели; вон, профессор четвертую неделю стоит, совсем плох стал. И никто ничего не знает, почему за что, что кого ожидает, кому какое дело пришьют…

– Что ожидает-то? Конечно, смерть… Кто отсюда выходил?..

– Ну, ничего еще неизвестно…

– А потом, значит, к допросу. Значит, скажи, что им нужно: выдай своих близких, друзей, товарищей, или опять сюда… Видите: научно поставлено…

Должно быть, светать начинало. Стали просвечивать щели между досок, закрывавших окна, и в мутном этом свете Акантов увидел, что в малой камере, со стенами, по которым текла вода, стояло человек около шестидесяти.

– Граждане, – сказал кто-то из середины. – Профессору опять дурно. Подвиньтесь немного, мы его к окну переставим…

Акантов увидел, как, с неимоверными усилиями, люди, как вещь, передвинули полуголого истощенного старика с седыми волосами и седой отросшей бородой, и приставили его к стене под окном. У старика голова была опущена, глаза закрыты. Лицо его было так бледно, что можно было думать, что он уже умер.

– Все ветерком обвеет, может быть, и еще раз отойдет… Старик вздохнул и приоткрыл светлые глаза. Равнодушным, ко всему безучастным, взглядом он осмотрелся и снова закрыл глаза.

– Видите, как… – шепнул Акантову тот, кто рассказывал про «Сад пыток» Мирбо.

Дверь в коридор растворилась, в просвете стоял молодец к черной рубахе, рыжий, толстомордый, круглолицый, румяный, с наглыми котовьими глазами:

– Гражданчики, пожалуйте, опростаться кому нужно…

XVIII

Акантов с изумлением и ужасом наблюдал, до какого оскотинения можно довести людей. Молчавшая толпа вдруг загомонила довольными голосами. Послышались смешки, неприличные шутки. Все задвигались и стали выходить в коридор. Человек десять чекистов, с револьверами в руках, их ожидали. Напрасная предосторожность. Эти изморенные, измученные люди и не думали о побеге или сопротивлении. С довольными лицами, они торопились выходить из камеры. Они размахивали руками, расправляя суставы; одни шли каким-то петушиным шагом, высоко поднимая ногу в колене, другие переступали часто ногами, будто танцуя, каждый торопился сделать на протяжении тех ста шагов, что отделяли камеру от уборной, возможно больше движений.

В камере остался только старый профессор: он продолжал стоять, прислонившись к стене под окном, потом, лишившись опоры в соседях, заскользил ногами и упал на грязный, мокрый пол, покрытый нечистотами… Длинное худое тело глухо ударилось о камни. Пришедшей с метлой сторож потрогал старика, и побежал за людьми, чтобы прибрать умершего.

В уборной мыться не полагалось. Да и времени на то не было. Но можно было посидеть нисколько минут. Акантов, простоявший всего только полночи, еще не знал в полной мере радости дать отекшим, распушим ногам с надутыми синими жилами возможность отдохнуть. Но он видел наслаждение на лицах сидящих людей.

Все на свете относительно: и, после нескольких недель стояния в тесноте, эти несколько минут сидения в светлом помещении давали радость.

Это была жидовская школа Ленина – Сталина. Она была тем ужасна, что, доводя человека до нестерпимых лишений и физических страданий, заставляла радоваться таким пустякам, как возможность посидеть несколько минут… Легко было таким людям устраивать веселую и счастливую жизнь.

И особенно наслаждался летчик. Теперь, в светлой, обширной уборной, Акантов разглядел его.

Красавец мужчина!.. Две недели пытки не сломили его. Румянец сполз с его щек, но все еще были он полны, и радость жизни сверкала в больших черных глазах. Тело было белое. Упруги были сильные, красивые ноги. Как тяжело, вероятно, было летчику сносить эту пытку, грязь, лишения и нечистые прикосновения. Как тосковал он по воле!.. Сидя, протянув длинные стройные ноги, он любовался ими, и довольная усмешка была на его красивом, поросшем темными усами и бородой лице.

– Ну, гражданчики, – прервал отдых сторож, – время кончать, вставать пора… Сейчас вам подам и кипяточку попить, желудки пополоскать…

Когда подходили к своей камере, встретили двух сторожей, выносивших тело профессора. Шедший рядом с Акантовым, арестант сказал:

– Почти каждый день кто-нибудь кончится так. Трудно выдерживать такую пытку, да еще и старому человеку…

Другой сказал:

– Я тридцать пятый день стою. Ничего, креплюсь…

Акантов посмотрел на говорившего. У того было белое с зеленоватым оттенком лицо трупа, обвисли, дряблые щеки, неровно поросшие желтой щетиной, в крупных серых морщинах, глубоко запавшие в глазницы, глаза горели мрачным не погасающим огнем железной воли.

– За что вас так долго держат? – спросил Акантов.

– Их спросить надо.

И, помолчав, тихо добавил:

– В Белой армии когда-то против них сражался. Дознались. Донесли, сволочи… Теперь пытают, кто еще здесь со мною был из белогвардейцев…

Круглолицый, веселый сторож роздал каждому по куску сахара и по полфунта плохо выпеченного черного ржаного хлеба, потом дал по кружке тепловатой воды.

Полутемная камера наполнилась звуками жевания и вздохами.

Люди дышали в лицо Акантову смрадным, нечистым дыханием. Иные жадно глотали, другие жевали медленно, переворачивая липкие комки хлеба от одной щеки к другой, запивали хлеб глотками сладковатой воды и мычали от удовольствия.

«Да, подлинно, скот», – думал Акантов, и сам себя ловил на том, что наслаждается жвачкой скверного хлеба, где то и дело на зубы попадала то соломина, то камешек, то клочок тряпки.