а передо мной никто ковровых дорожек расстилать не собирается… Ну и прыщи, конечно же. Ух, как же я страдал из-за прыщей, ненавидел просто рожу свою в зеркале! Юность кажется сокровищем, только когда остается позади.
Юлька улыбается и пожимает плечами. Сегодня она не носит эти дурацкие кольца в бровях. Неужели наконец поняла, что они смотрятся глупо и совсем ей не идут?
— Ой, а что это у тебя? Ловцы снов, те самые! Пять… нет, шесть коробок… А я два заказала, себе и маме, но очередь подойдет через месяц в лучшем случае.
Действительно, изящные коробочки с ловцами снов сложены на полке шифоньера. Алина присылает мне новый каждую неделю. Ее поделки внезапно вошли в моду, да и в целом дела у девушки идут на лад — видел краем глаза в соцсети ее фотографию с каким-то пареньком. Но что мне делать с этими подарками… Выбросить рука не поднимается, а использовать, после того перышка, неохота. Знаю, что сейчас эти поделки несут в себе заряд покоя и позитива, но как-то не тянет больше на эксперименты. И Юльке отдавать тревожно. С другой стороны, она же все равно их купит.
— Забирай, мне без надобности. Раздаришь подругам.
— Спасибо-спасибо! Вот же повезло с Даром этой девушке!
— Не так уж повезло, Юль. Ее из-за этого Дара чуть не убили.
— Дядь Сань, а зачем, по-твоему, было Одарение?
И этой подавай смысл и цель… Я как-то всерьез и не задумывался. Хотя ответ очевиден:
— Одарение нас раскрыло. Вытащило наружу то, что мы прятали даже от самих себя, и кинуло на всеобщее обозрение. А потом еще и намертво привязало нас к этому. К тому, чем мы были в один определенный день. Мы изменяемся, а Дар — нет. Я бы, может, и хотел избавиться от гиперконтроля… но как это теперь сделаешь. Ты, на самом деле, свободнее, чем любой одаренный. Такое вот цыганское счастье вашему поколению вышло…
— Дядя Саня… — Юля заплетает в косички бахрому пледа, — то, что я о маме тогда сказала… это, ну, не… Никто не считает, что ты виноват в том, что случилось с Олегом.
— И зря не считают. Я правда виноват. Говорил же, все мы не безупречны, да еще как… Свою небезупречность надо принять, научиться с ней жить. И нести ответственность за ее проявления. Делай что хочешь, и будь что будет. Как-то непедагогично вышло, но ты ведь уже почти взрослая.
— А ты… правда веришь, что Олег вернется?
— Не знаю, Юль. Я знаю, что буду бороться до конца за то, чтобы он мог вернуться. Так вот я живу со своей небезупречностью — делаю то, что считаю нужным. Слушай, мне жаль, что так получилось с тем лагерем. Может, ты в другое какое место хочешь поехать?
— Да ладно, дома посижу, сколько там тех каникул… Есть что поделать по учебе на самом деле, раз уж придется пробиваться без Дара. Слушай, пора мне домой, наверно.
Чуть не спросил, не посидит ли она еще, раз уж зашла — больно уж неохота возвращаться к прерванному разговору с Олей. Нет, и правда поздно уже. Тем более что Юлю еще домой везти. Знаю, что такси с агрегаторами стали почти безопасными, каждый маневр каждого водителя записывается, и все равно Юля ими пользуется… и вообще она почти уже взрослая девушка. Но мне спокойнее передать ее Натахе с рук на руки.
Возвращаюсь через час. Оля уже поставила пирог в духовку и домывает посуду. Наблюдаю за ее легкими, уверенными движениями. Как она не устает после работы и учебы столько сил тратить на хозяйство? И как-то я буду снова привыкать жить один, если сейчас она выгонит меня? Черт, я так радовался, что внезапный визит Юльки дал мне отсрочку, но теперь жалею даже. Все уже было бы позади так или иначе.
— Чайку заварить тебе? — спрашивает Оля, убрав на место последнюю сковородку.
— Нет, спасибо. Послушай, я должен что-то сказать…
Оля садится напротив меня, облокачивается о стол, смотрит своими бесконечно теплыми глазами. И что, я должен сейчас сказать ей… Да, должен. Но она говорит все сама:
— Саша, раз ты так не хочешь этого говорить — почему думаешь, что я хочу это слышать?
Замираю, не закрыв до конца рот.
— Я очень ценю, что ты такой ответственный, — спокойно продолжает Оля. — Но наши недостатки — продолжение наших достоинств… Может, в кои-то веки дома не обязательно все контролировать? Могли бы мы оставить друг другу немного пространства, как думаешь?
— В смысле «пространства»? — мой голос звучит неожиданно хрипло.
Она правда имеет в виду?.. Похоже — да. В ее голосе спокойная уверенность женщины, которая знает, что ее никогда не променяют на другую.
— В прямом смысле. Я понимаю, что ты за меня переживаешь. Но меня расстраивает, что ты стремишься контролировать, куда я хожу и что делаю. Ты как будто считаешь, что я сама не способна отличить хорошее от плохого. Заметь, я же никогда в твои дела не лезу. Потому что доверяю тебе. Ты сам можешь решить, что для тебя хорошо. Понимаешь, Сань, я же не первый год на свете живу. Если человек чего-то хочет, он или будет делать это, или… истериками и шантажом его сдержать можно, но хорошо от этого не будет никому. Насмотрелась я на людей, которые ломали себя об колено. Мне этого не нужно, я не хочу никаких жертв. Мне хорошо с тобой, с Федькой ты ладишь — и этого довольно. Так что, может быть, не надо говорить мне того, чего я не хочу слышать? А лучше сказать наконец то, что я услышать хочу?
Я уже рядом с ней, подхватываю ее, прижимаю к себе, кружу по кухне.
— С ума сошел, фартук же грязный! Рубашку испачкаешь! Тебе нельзя, у тебя же нога! — Оля пытается сердиться, но тут же начинает заливисто хохотать. — А ну сейчас же поставь меня на место! Фи, фулюган!
Как же я люблю каждый ее завиток, каждую родинку, каждую нотку в ее смехе…
— Поставлю, когда ответишь на мой вопрос! Оля, я ужас до чего небезупречный тип. А ты — лучшее, что случилось в моей жизни. Выйдешь за меня замуж?
Оля обнимает меня за плечи и смеется:
— Ладно, ладно! Если поставишь меня на пол — выйду.