Как ни странно, Тич почти не проявил признаков гнева при виде разрушения своего флагманского корабля. Причина заключалась в том, что это обстоятельство помогло ему решить одну важную проблему.
После победы над королевским фрегатом «Скарборо» командование таким громоздким судном, как «Мщение», с командой, превышавшей две сотни человек, стало иметь больше отрицательных сторон, чем преимуществ. Огромная пестрая толпа полупьяных головорезов требовала постоянных усилий для поддержания надлежащего порядка и дисциплины на борту, богатых призов и неизменной удачи в сражениях. Непредвиденные обстоятельства помогли Тичу припрятать ценный груз серебряных слитков в таком месте, о котором кроме него знали только четыре человека. При «честном дележе» ему пришлось бы ограбить еще не менее сорока испанских галеонов, чтобы довести свою законную долю в добыче до тех размеров, какими он обладал теперь.
Таким образом, перед Тичем встала дилемма: либо оставить себе все сокровище, обманув своих прежних соратников и обведя их вокруг пальца прежде, чем те успеют опомниться, либо честно разделить добычу среди тех, кто доверил ему свою жизнь и судьбу, кто сражался рядом плечом к плечу и делил с ним все тяготы многотрудной и опасной жизни пирата. Это был выбор между алчностью и долгом, между властью и авторитетом с одной стороны и соблазном единоличного обладания несметными сокровищами с другой. Собственно говоря, это была проблема, которая рано или поздно возникала перед любым удачливым пиратским вожаком, и редко кто из них решал ее не в свою пользу. Тич тоже недолго терзался сомнениями: ведь кроме собственной выгоды никаких других достойных внимания аргументов для него просто не существовало.
— Что ж, парень, — сказал он капитану Ричардсу. — Ты сделал все, на что был способен. Переноси теперь свои пожитки на «Ройял. Джеймс»и принимай его под свою команду. А мы тем временем поищем парочку-другую подходящих призов, чтобы пообтереть немного плесень с команды, а то они у тебя все закисли, как сухари, вымокшие в трюмной водичке! Да, вот еще: там, во второй каюте, ты найдешь девицу — прикажи-ка перетащить ее сюда на борт!
…От этой красотки тоже следовало отделаться. Никто еще до сих пор, а тем более девчонка, не держал его в руках так, как держала она, зная точные координаты места, где он зарыл свои сокровища. До сих пор у нее еще был защитник — ее брат, единственный ученый врач и хирург, которого когда-либо имели пираты и которого вряд ли когда-либо будут иметь. Теперь никто больше не стоял у него на пути…
Тич потянулся к фляге с ромом. Он знал уже, как поступит с Анной Блайт. И, конечно, с Хендсом, Гиббонсом и Гринсидом тоже — если только сумеет до них добраться…
Прошло больше недели, прежде чем Анна нашла в себе достаточно сил, чтобы самостоятельно встать с постели. Хотя ее во время болезни перенесли со шлюпа на барк, Тич ни разу не заглянул к ней и не поинтересовался ее здоровьем. Том Гринсид, который по-своему привязался к ней благодаря совместно пережитым опасностям и приключениям, приносил ей похлебку и копченую говядину, матросские сухари, размоченные в подслащенной патокой воде, и овсяные лепешки, смазанные свиным жиром, причем все эти деликатесы он выманивал у Танти-повара якобы для себя.
Оправившись настолько, чтобы суметь без посторонней помощи выйти на палубу, Анна увидела, что «Мщение», глубоко зарываясь в волны, медленно переваливается на тяжелой зыби под холодным хмурым небом. Нескончаемое лето синего Карибского моря и удушливый зной тропиков казались здесь, в прохладных широтах севернее тридцатого градуса, чем-то нереальным и призрачным, как волшебный сон. Связки соленой выпотрошенной камбалы вялились на вантах. Несколько пиратов у бульварка отвернулись от наблюдения за далеким, едва различимым побережьем Америки и с молчаливым любопытством уставились на Анну. Большинство из них видели ее только мельком, еще на Антигуа. Но те, кто плавал с Анной на «Ройял Джеймсе», так упорно распространяли фантастические слухи о ее умении обращаться во шпагой и пистолетом, что, в конце концов, сами поверили в эти небылицы так же твердо, как и их слушатели в матросском кубрике и портовых кабаках. Анна, сама того не подозревая, уже превратилась среди них в живую легенду.
Дул легкий бриз, но воздух был прохладным, и Анна с наслаждением ощущала, как он освежает ее щеки и лоб. Берег Америки казался угрюмой и безжизненной пустошью с темной полоской соснового леса на горизонте. Ни дымка, ни строения, ни живого существа, ни клочка вспаханной земли, — ничто не оживляло этого унылого безлюдья.
Анна оставалась на палубе больше часа, надеясь увидеться с Тичем, но его нигде не было видно. Озябнув, она удрученно сошла вниз. Постепенно она начала понимать, что Тич попросту избегает ее. Мать она потеряла давно, отец был казнен, Мэдж умерла, Лори убит… Корабль стал для нее плавучей тюрьмой: ни одного близкого человека, ни одного участливого лица или ободряющей улыбки. Даже то благосклонное покровительство, которое Тич когда-то оказывал ей, теперь исчезло бесследно… И все же Тич был для нее всем, что у нее оставалось — единственной надеждой на поддержку и защиту, единственной живой душой, от которой она могла ожидать хоть каплю доброты и участья. Надеждой, основанной на том, что ей удастся затронуть в его душе какие-нибудь струнки жалости и сочувствия… Это была слабая и обреченная на крушение надежда, почти потонувшая в страхе, что вместо того он просто швырнет ее своим матросам на потеху. Пока Анна болела, Тич отобрал у нее оба серебряных пистолета и осыпанный драгоценными камнями клинок, которые когда-то подарил…
Анна посмотрела в зеркало и ужаснулась тому, что увидела. Щеки ее ввалились и потеряли прежнюю живую окраску, губы были болезненно бледными. Никакие ухищрения косметики не в состоянии были исправить тот ущерб, который болезнь нанесла ее некогда свежему и цветущему лицу. Анна провела много времени перед зеркалом, устало расчесывая свои длинные волосы, стараясь вернуть им здоровый блеск, и тщетно натирая щеки рассолом, чтобы придать им румянец. Затем она выпила немного бренди с водой — смешную дозу по сравнению с той, что совсем недавно не оказывала на нее сколько-нибудь заметного эффекта, — но даже и этот ничтожный глоток заставил все в ее голове поплыть кругом. Анна в отчаянии бросилась в постель и разрыдалась, не в силах совладать с собой, хотя и понимала, что это нанесет еще больший ущерб ее внешности.
Освежающий сон избавил наконец измученную девушку от ее печальных дум, и, проснувшись, Анна почувствовала себя бодрее. Она решила во что бы то ни стало повидаться с Тичем и поговорить с ним начистоту, ибо это было лучше, чем неопределенное тревожное ожидание.