через ключ в поселок к очищенной площадке и складывались в штабеля сорт к сорту по длине, по диаметру и по качеству. Мгновенно все узнали о хитрости Мишки. Он был героем дня. Дело сразу двинулось вперед на четыре-пять месяцев. К весне теперь нардом будет под крышей!
И как удачно сложилось: только улеглось последнее бревно и черноглазый орочон в серой легонькой дошке повернул упряжку, хлопьями посыпался снег. Сплоток исчез под волнообразным ватным одеялом.
4
По расчищенной площадке расхаживал плотник Василий Тимофеевич. Совал залатанной рукавицей влево и вправо и капризным тоненьким голоском выкрикивал:
— Вот этот лес раскатать некуда, где его тесать. Говорил, не надо сутунки{69} близко валить. Места много заняли, а сделали тесно. Вот тут надо снег убрать. Не барак рубить будем!
Он хмурил нависшие брови, и от того, что был очень уж тщедушен и мал ростом, а голову имел большую, как у настоящего человека, смешной получалась его важность. Но Мишка уже был предупрежден: улыбнуться — ни-ни, уйдет, ничем не воротишь: ни мольбой, ни угрозой. Обидчивый. Сам из Рязанской, но в Сибири давно. Знают его по всей Лене от Качуга до Якутска. Все самые нарядные дома с резными карнизами и наличниками — его рук работа или его учеников. Говорят, тоже соблазнился золотом и забрел на Незаметный. Попытался сменить топор на кайлу, но стукнул, будто обухом, себе по лбу, сгоряча сейчас же вышел из артели и взялся опять за топор.
— Василий Тимофеевич, а когда начинать думаете?
В ответ шевелились сердито оттопыренные усы, Василий Тимофеевич продолжал рассматривать площадку, длинные канавы под фундамент, камни и, только вернувшись снова к бревнам, сурово сказал:
— Когда брюхо наточим, тогда и встанем. Паек мал даете, вот что.
Он вынул из-за кушака топор с отшлифованным топорищем, — может быть, завезенный еще из родной Рязанской, — поплевал на вареги и на пробу взял с бревна длинную ровную, как из-под фанерочного станка, щепу. Зарубил, отвалил на снег и выпрямился. В усах и глазах играла улыбка.
— Вот тебе и «когда, когда». Начали, чего тебе надо. — И прибавил, снова нахмурившись: — завтра встанут пять человек. А через недельку — десять.
Нисколько не устраивало такое решение: хотелось сразу поставить топоров двадцать или, по крайней мере, пятнадцать — они были, Мишка хорошо знал. Василий Тимофеевич был старостой в большой артели, которая работала у Алданзолото на всевозможных постройках, — но не упомянул о том.
— Хорошо, Василий Тимофеевич, и на этом спасибо. Все-таки дело будет подвигаться вперед, а не назад. Только вот, Василий Тимофеевич, боюсь весной плотников не будет, на деляны уйдут. К началу лета хотелось бы открыть нардом, на спектакле побывать. Тяжело рабочим без культурного развлечения. Спирт и карты, карты и спирт, только и дела. Конечно, ты знаешь, в тебе сила… если нельзя больше поставить…
Василий Тимофеевич стоял насупясь, усы отдувались, словно их шевелил ветер.
— Поставить, поставить. Бывало подрядчик возьмет работу, договорит плотников и первым делом — четвертную на стол. А утречком глядишь, если на его харчах, — ты еще не вставал, а уж щи готовы с бараниной или говядиной. Летом, конечно, с солониной. На точеное брюхо и топор играет в руках. Хозяин за тобой ухаживает, ублаготворяет, чтобы поскорее да получше сделал. Плотники да печники любимые люди были. Потому сруб да печка — хата. Жилище да пища — самая главная вещь на земле. Вот как бывало. А то — поставить, поставить.
И такой жалкий вид был у Мишки, что Василий Тимофеевич вдруг буркнул:
— Посмотрю по делам, может завтра и весь десяток встанет.
Мишка опасался даже благодарить Василия Тимофеевича, как бы неосторожным движением не испортить дела.
Через несколько минут он ворвался к Пете. Молча принялся что-то доставать из бездонного кармана, морщился, помогал левой рукой и, наконец, вытянул сосновую щепу.
— Вот она, первая. Золотину так не поднимал бывало в «алтаре», не было такого удовольствия.
Сунул щепу к носу приятеля.
— Ну, как она?
— Сосной пахнет.
— Нет, не сосной, ты не понял. Сосной каждая пахнет. Мало толку. Культурой пахнет, дорогой.
Показалось — Петя слишком спокойно встретил такое важное событие, как начало постройки. Решил добежать до Поли и посидеть в ее логове. Кстати, надо что-нибудь придумать. Нельзя ли ее вытащить хотя бы к себе в барак? Давно собирался поговорить с ней, да в этих хлопотах разве вспомнишь. Мишка пытался укорить себя, но ничего не получалось. Шагал с поднятой головой и бормотал несвязные, веселые слова:
— Поднимут. Десяток топоров! Что мороз? Возьми погрейся. Непременно! Чудак.
Он знал, что Поля живет в конце поселка, знал у кого, но ни разу не был у нее. В сумерках он боялся пробежать мимо и замедлил шаги. Если бы не труба, виднеющаяся из снега черной кучкой, землянку можно было бы принять за сугроб. Мишка спустился вниз по обледенелым ступеням и, шаря в темноте, за что бы открыть дверь, услышал женский раскатистый смех. Совершенно неожиданное зрелище открылось перед ним. За столом, покрытым суровой скатертью, старатель с увлечением отшлепывал картами по маленькому носу Поли. От каждого удара пухлые щеки тряслись, глаза сильнее жмурились, но голова все смелее задиралась кверху, навстречу ожидаемому удару.
— Садись, Миша, — крикнула она, получив последний шлепок, — сейчас и тебе налупим!
В землянке было чисто: стены и потолок промазаны глиной, без щелей, пол крепко убит, небольшие нары из широких плах ровной стороной кверху, и отдельно, — за пологом из ситца в горошинку, — койка на козлах. Возле плиты — скамья с утварью, над скамьей — кухонная полка.
Мишка присел на краешек нар, чтобы не стоять согнувшись, — затылок упирался в потолок.
— Ты по делу? — спрашивала Поля, принимая карты от сдатчика. — Тогда подожди, сыграем кон, и я свободна.
Ей, видимо, подошли козыри, она лукаво блестела глазами и заранее торжествовала. Выигрыш доставлял ей столько же удовольствия, как минуту назад — проигрыш. Проиграл ей как раз старатель, только что лупивший ее по носу. Но, обессиленная смехом, она даже не смогла отомстить ему как следует. Махнула рукой и, не добив половины, присела к Мишке:
— Что смотришь? Очень красный нос?
— Есть немножко.
Мишка заговорил о давнем предложении переселиться к нему в барак. Поля отказалась:
— Почему? И людям тесно и самой неудобно. Спасибо, но я совсем не думаю уходить отсюда. Мне тут хорошо, и хозяева не гонят.
Мишка шепнул:
— Ну и удивила ты меня…
— Чему? Что в карты луплюсь? Ничего особенного. Мы почти каждый вечер играем. — Она оглянулась на играющих и понизила голос: — Как я приехала, они один