Читать интересную книгу Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) - Борис Егоров

— Человек, всемимногосовершенноискреннеуважаемые товарищи, произошёл от обезьяны…

Если докладчик не укладывался в регламент, слишком долго задержавшись на первобытнообщинном строе, то просил дать «ещё денька два-три».

А тосты?! Никто никогда за всю историю не произносил столь продолжительных, стайерских, марафонских тостов. Поднимался человек со своего места за столом и:

— Позвольте мне, всемимногосовершенноискреннеуважаемые, поднять этот маленький бокал с большим чувством за… который… то есть… и чтобы… и вообще… и во имя… а также… и мы всегда… и чтобы ему… и его мать… и его дети… много лет… и дальнейших творческих… и всю жизнь…

И говорил, говорил, говорил — так что пить потом уже было нечего: вино высыхало.

Основную часть населения города составляли машинистки, и печатали они бог знает что: «Принимая во внимание отсутствие наличия недостаточно своевременной организации дела постановки оперативной координации части укомплектования контингента абитуриентов…»

… Вот почему археологи ничего понять не могут. Ведь они имеют дело не с примитивными глиняными табличками или берестяными грамотами, а с документами более сложными.

А раскопали археологи СВД-на-М. Велеречивке не из-под земли, а… из-под бумаг.

Другие города погибали от нашествий диких кочевников, от наводнений, от извержений вулканов. А этот погиб от извержений канцелярий и какое-то время покоился под слоем протоколов, стенограмм, циркуляров, инструкций, наставлений, памяток, актов, заявлений, сопроводительных, пояснительных, объяснительных, докладных, накладных, спецификаций, реляций, запросов, рефератов, конспектов, проспектов, «рапортичек», «собачек», «бегунков», «цидуль», «телег» и «сигнатурок».

Старичок странник вовсе не желал городу такой злой, трагической судьбы. Он просто хотел проучить дебатовцев.

Но заколдовать-то он заколдовал город, а расколдовать забыл. Старенький он был, Старичок. Память у него была плохая.

А как же с той справкой, которую просил его достать один человек? Справку Старичок достал. Ведь он был, не забывайте, волшебник.

1970

КАБЛУЧОК

Еремеича на нашей улице знали все.

Каждый, у кого отлетала подмётка или давали течь сапоги, шёл к Еремеичу. Он был мастером-универсалом и, как утверждали остряки, мог восстановить ботинок по каблуку.

Трудился он в комнатке первого этажа рядом с булочной, и его можно было застать там и рано утром и поздно вечером. В тех редких случаях, когда сапожник на работу не выходил, на двери была записка: «Еремеич хворает» или «Еремеич гуляет на свадьбе».

О себе он говорил в третьем лице.

Никакой вывески над его дверью, насколько я помню, не висело Железную табличку «Сапожная мастерская артели имени горсовета» прибили потом. В то же время в мастерской появилась приёмщица. Она выписывала квитанции и расчерчивала обувь мелком, указывая мастеру, где и что надо сделать.

А Еремеич по-прежнему сидел в углу и стучал молотком.

Позже в комнатке поставили фикус, расстелили ковёр, соорудили фанерно-стеклянный скворечник и посадили в него кассиршу. Над входом повесили транспарант: «Ремонт модельной обуви», а над столом приёмщицы — объявление: «Кожаных подмёток мастерская не ставит».

А Еремеич всё сидел в углу и стучал молотком.

Потом в связи с борьбой за улучшение обслуживания населения мастерская расширилась: в ней появилась должность заведующего. Булочную выселили. В помещении сменили ковёр, повесили портьеры и прейскурант. К фикусу добавили пальму.

Вышла стенная газета, передовая которой начиналась словами: «Лев Толстой тачал сапоги и видел счастье в труде…» Газета призывала коллектив поднять культуру.

Над входом укрепили пластину зеркального стекла: «Ателье мужской и женской обуви», а над столом приёмщицы ещё одно объявление: «Обувь на синтетической подошве ателье в ремонт не принимает»

А Еремеич всё сидел и стучал…

Но культура росла, и через несколько лет вывеска снова сменилась. Мигающими неоновыми буквами по фасаду вывели: «Обувной салон «Каблучок» фирмы «Топ-топ».

Это был действительно салон. Фикус и пальму выбросили. Ковёр тоже. Пол застелили пластиком. В центре поставили модерновые столики на трёх ножках. На столики положили общественно-политические и литературно-художественные журналы, а также альбомы. Заказчик не должен попусту терять время, ожидая, когда подойдёт его очередь.

А очереди, после того как ателье переименовали в салон, выросли, хотя штат салона увеличился. Возникли «Стол срочных заказов» и «Стол предварительных заказов». Был ещё один стол, на котором стояла трафаретка «Консультант-администратор».

Женщина, сидевшая за ним, выписывала направления к столам заказов и задавала посетителям странные вопросы:

— И долго вы носите эти ботинки? А не случалось ли вам спотыкаться? Не хромаете ли вы? На работу — пешком или на транспорте! Но плясали ли вприсядку? Не ходили ли на цыпочках?

Тем заказчикам, что выражали своё недоумение по поводу этих вопросов, женщина отвечала:

— Мы ведём выборочную статистику. Это необходимо для того, чтобы поставить дело на научную основу. Тут ведь не всё так просто. Товарищи диссертации пишут…

Научная работа велась, а ремонт обуви почти не вёлся. Приёмщицы то и дело отказывали посетителям:

— Не можем, к сожалению, принять. На нейлоне не берём. Нет клея. И эти тоже не возьмём: тут нужна ручная работа, а у нас машины. Поймите: техника.

Отказывали также но причине отсутствия материала. А иногда материал был, но выше ещё не утвердили нормы и расценки.

При этом приёмщицы никогда не грубили: салон включился в соревнование по вежливости.

В своё время Еремеич ворчал на нетерпеливых: «Ну, чаво ты суёшь под нос свой сапог? Сказал, раньше чем через час не сделаю!»

В салоне говорили:

— Если вас устроит, подождите дней десять-двенадцать. Или возьмите, пожалуйста, вашу пару назад. От нас ничего не зависит. Мы сами здесь ничего не делаем, мы отправляем в цех.

Я забыл сказать, что Еремеич уже не сидел в углу. Его уволили.

В углу стоял бюст Льва Николаевича Толстого.

По одну сторону бюста висела табличка, что «коллектив салона включился в смотр и борется за звание…», а по другую — иллюстрированный настенный календарь, выпущенный объединением «Разноэкспорт».

Словом, обувной салон напоминал зал ожидания международного аэропорта. Не хватало только цветных настольных флажков и реклам компании «Эр Франс».

И несколько портила общий вид стенная газета, выпущенная в давние ательевские времена. Она порыжела и сильно выгорела. Правда, её обрамили в золотой багет.

Так она и сейчас висит, олицетворяя собой бессмертие печатного слова. Но у салона уже новая вывеска: «Почини сам»: его переведи на самообслуживание, потому что не желали отставать от времени.

Теперь вы приходите сюда, снимаете обувь, получаете шлёпанцы и садитесь за один из столиков. На ней — молоток, гвозди, шило, кривой нож, щипцы, лапа и кое— какой материал.

Вы надеваете свой ботинок на лапу и начинаете стучать молотком.

У меня, например, это получилось настолько ловко, что девушка — смотритель салона — припрыгала ко мне на одной ножке и попросила набить резину на туфлю.

— Приколотите, пожалуйста, — сказала она, — я вижу, очень сноровисто вы работаете. Вы случайно не обувщик? У вас хватка такая… И гвозди в зубах держите. Не боитесь…

Я ответил, что я случайно не обувщик, а случайно писатель.

— Писатель? — переспросила она и неопределённо добавила: — писатели — они умеют. Вот Лев Николаевич, как написано в стенгазете…

Я почувствовал прилив вдохновения и ещё крепче зажал в зубах гвозди. Хотелось самозабвенно работать шилом и молотком.

Но вскоре от этого порыва не осталось и следа.

Выйдя из салона, я встретил бывшего одноклассника, с которым мы в своё время после отчаянных футбольных схваток в школьном дворе нередко обращались за помощью к Еремеичу.

— Что ты тут делал?

— Да вот подбивал…

— Чудак, хочешь, я тебе дам адрес Еремеича? Старик пока жив и знакомым не отказывает.

Адресок я с радостью записал: не знаю, как дальше будет с ремонтом обуви. Действительно ли он пойдёт по линии самообслуживания или как-то по-другому?

1970

ЧАЙНИКИ

Мне поручили наладить производство чайников.

Начальник, который Ступенькой Выше, вызвал меня к себе, предложил присесть и спросил о самочувствии. Я сказал, что чувствую себя хорошо. Он ответил неопределённо «ага» и поинтересовался, как у меня дома. Я сообщил, что дома тоже всё хорошо. Он опять сказал «ага», потом выдержал паузу, во время которой смотрел на меня внимательно, изучающе, и предложил: