со мной грязного флирта. Его английская речь была не менее беглой, чем родная, японская. Мы любили петь на два голоса. И собеседник он был интересный.
Коджи, безумный гость, преследовавший меня в течение месяца едва ли не ежеминутно. Он звонил по двадцать раз на день. Если я отправлялась по магазинам, то без труда могла обнаружить его неподалёку. Стоило резко оглянуться, и вот он, прячется за ближайшим домом.
Митсунори, мой первый гость, который сделал мне приглашение и свозил меня на дохан. Больной и похудевший, он приехал ко мне прямо из больницы, где лечил печень уже два месяца.
Ищизука, добрый улыбчивый парень. Я называла его Джон, потому что он был необычайно похож на Джона Леннона. С небольшой примесью японца.
Танива с огромными глазами навыкате. Страшно было смотреть в эти глаза. Так и казалось, что вот-вот они выпадут из орбит. Я всегда держала при себе дневник, описывала каждого гостя.
— Переведи мне, что ты там написала, — приставал ко мне любопытный Танива.
— Я могу перевести только общий смысл, — отнекивалась я, — Ведь я не знаю и трети японских слов из тех, что использую здесь по-русски.
Ольгин гость перуанец Мигель. Он упорно звал её замуж до того момента, пока не выяснил, что она встречается с Джорджем. Перуанцы в Японии поддерживали тесную связь. Ничего нельзя было утаить от них. Мигель не страдал от избыточной скромности и неизменно называл себя Мигелито. Суффикс «лито» в испанском языке равен по значению русскому уменьшительно-ласкательному суффиксу «чка». Посмеиваясь над его любовью к себе, мы называли его «Мигелиточка», используя и испанский ласкательный суффикс, и русский одновременно.
Миша сидел со зверским ревнивым взглядом. Сканировал всех гостей. Пытался вычислить настоящего любовника Ольги. Но она предусмотрительно предложила Джорджу прийти перед закрытием клуба.
Хисащи теперь был как никогда надменно-брезглив.
— Как тяжело уезжать, — вздыхала Оля.
— Посмотри на Хисащи и сразу захочешь уехать, — отвечала я.
Ольга оглянулась на него, и, вскинув на меня изумлённый взгляд, промолвила:
— А ведь правда, как хочется домой, когда посмотришь на эту рожу.
Ольгиных гостей пришло так много, что впору было сажать их друг другу на колени.
Куя вышел в центр зала с микрофоном:
— Дорогие друзья, сегодня грустный день. Мы прощаемся с нашими красавицами Катей и Лизой…
Все зааплодировали с присвистом. Кто-то выкрикнул:
— Когда шоу-тайм?
Момин включил фонограмму:
— В зал, в зал, скорее, — пробурчал он и подтолкнул нас вперёд, обнаружив нашу нерешимость.
— Раз! Два! Три! — отсчитывала я губами.
В ногу мы вышли в центр зала и, сбиваясь в разученном танце, запели старый хит «I can Boogie». Гости подбегали к нам и спешно вручали воткнутые в палочки деньги. Закончилась песня, и мы, смущенно посмеиваясь, по очереди произнесли традиционную благодарственную речь всем гостям. Перед выступлением Куя предложил нам листок с благодарственным текстом, но написанная речь показалась нам очень уж пышной, пафосной. И теперь, комкая этот листок и вытирая об него вспотевшие ладони, Ольга пыталась самостоятельно выразить всем признательность:
— Мы никогда вас не забудем, — сбивчиво говорила она.
— Потому что отныне у нас два сердца, — дополняла я, — Японское и русское. Спасибо Вам!
Из угла донеслись всхлипывания. Это плакал Миша.
Снова зазвучала фонограмма, и я запела медленную композицию «You're my everything». В дверях показался Эйчиро. Коротко кивнув мне, он на цыпочках прокрался к дивану, и, усевшись, спрятал под стол свои трясущиеся руки. Выступление продолжили филиппинки. Выстроившись в рядок под руководством Алекс, они, задорно повизгивая, исполнили свой завораживающий национальный танец.
Я подошла к Эйчиро. Он смотрел на меня сосредоточенно и в то же время отрешённо.
— Ох, Эйчан… — вздохнула я.
Он достал небольшой свёрток.
— Это тебе, — немного тушуясь, проговорил он.
— Что это?
— Это цифровая камера. И вот ещё что, — он стал нервно рыскать по карманам. Достал листок, сложенный вчетверо. Я развернула его. На нём был крупно написан электронный адрес.
— Эйчан, ты же говорил, что не надо.
— Нет, нет! Я был не прав, — сказал он горячо, — Пиши, звони мне. Я хочу слышать твой голос, читать твои письма. Это даст мне силы жить. Пусть ты будешь хотя бы виртуальной в моей жизни. Только будь. Только будь.
Мы помолчали немного.
— Как в румынском клубе? — спросила я.
— Ничего хорошего. Отсидел час и ушёл, — сказал он равнодушно.
— Ты трезвый. Что же ты совсем не пил?
— О, чёрт, не поймёшь тебя! Ты же сказала мне не пить! — он нервно теребил свой галстук, потупившись.
Удрученный, в прострации, он то смотрел на танцующих филиппинок, то вдруг нацепил на себя истерическую маску веселья. Потом снова сник и погрузился в упрямое молчание.
Куя, глядя на часы, знаком отправил меня к Митсунори. Я неохотно поплелась к другому столику. Ольга со страдальчески-потешным лицом отсиживала мучительные пятнадцать минут с Хисащи. «Ты не сломал меня, старый ублюдок, — думала я, глядя на него, — Весь твой уродливый мирок катится ко всем чертям».
Митсунори смотрел на меня с плаксивой досадой:
— Катясан, как мало времени мы провели вместе.
— Митсунорисан был болен, ничего не поделать, — отвечала я.
Время мчалось бешено и как будто хаотично. Вот уже Куя глазами отправляет меня к следующему гостю, а я не могу сразу переключиться и будто продолжаю разговор с Митсунори, хотя уже сижу с Тануки. Ольга, рассеянная и без толку суетливая, тоже перебегает к другому столу.
— Так о чём мы говорили? — уточняю я у Тануки и смотрю на бледного, отрешённого Эйчиро.
— Шоу-тайм! Шоу-тайм! — кричит мне Момин, и втыкает мне в руку микрофон.
И снова я пою под ослепительными софитами, и кто-то осторожно вкладывает мне в ладонь палочки с деньгами. Крадучись, в клуб заходит Джордж и смотрит на Ольгу влажными измученными глазами. Встретив этот горький взгляд, она сдерживает внезапно подкатившие спазмы, чтобы не разрыдаться. И Миша завороженно, с открытым ртом переводит глаза с Ольги на Джорджа, с Джорджа на Ольгу. И оглушительно визжит: