— А теперь вон! — прорычал Палач-Дварфов из Эбе своим собственным голосом.
Хаману стряхнул с себя заклинание. С сотнями человеческих смертей, которые он все еще ощущал на своем драконьем языке, и насмешками Виндривера, все еще звенящих в его ухе, он умолял Борса, опять открыв свое сознание: — Дай мне показать тебе-
— Я видел достаточно.
Потеряв терпение и поняв, что спокойные уговоры — противные его природе — не приведут ни к чему, Хаману широко развел руки. Борс приготовил другое заклинание, но прежде, чем он успел применить его, Хаману выпустил на него свое заклинание. Воздух между худым королем Урика и белокурым человеком полыхнул ярчайшей вспышкой, когда Хаману обнаружил умирающих ветеранов, чью жизненную энергию Борс использовал для своего заклинания. Он аннигилировал их, тем способом, который ему показал Раджаат, и Борс почувствовал эхо их смертей. Когда свет погас, Палач-Дварфов стоял, держась рукой за грудь, а в его армии завывали гонги, подавая сигнал «опасность».
С рукой, все еще прижатой к сердцу, Борс отвернулся от Хаману и взглянул на свой встревоженный лагерь. — Я чувствовал, как они умирают и не мог остановить это. Если бы я попытался, ты бы выпил мою жизненную сущность, тоже. — Он опустил руку и повернулся к Хаману. — Что же ты такое?
— Последний Доблестный Воин Раджаата: Сжигатель-Троллей. Аннигилятор всего человечества. Я выиграю, — повторил Хаману свое более раннее утверждение. — Если начну войну. А если я не начну, он сделает другого, который начнет.
— Черная Линза? Ты делаешь это с ее помощью? Ты связан с ней как-то иначе, чем мы все?
— Я не спрашивал, а сам он меня не просветил. Может быть это Линза. Иногда я думаю, что это солнце. Это было во мне с самого начала, но до сегодняшнего дня я не знал, как использовать это.
Хаману в третий раз открыл свое сознание, и на этот раз Борс увидел, как Раджаат посещает Урик: сотни людей, аннигилированных в одно мгновение, с одним вздохом. От них не осталось ничего, даже пятнышка сажи или пепла на дворцовых полах.
Борс начал ругаться так, как ругаются ветераны: от всего сердца и совершенно бессильно.
Хаману прервал его. — Он сказал, что человечество должно быть вычищено, потому что мы все деформированы, испорчены. Он хочет вернуть очищенный Атхас халфлингам. Он сказал, что этот мир принадлежит им, не нам.
— Он безумен.
— Да-а, а потом он скорее всего вычистит и халфлингов, тоже. Единственный вопрос, который стоит того, чтобы его задать, можем ли мы остановить его? Я могу сопротивляться ему, неподчиняться ему, но я не могу остановить его, по меньшей мере в одиночку. Вот если бы мы все вместе напали на него…
— Ты то выживешь, — быстро ответил Борс, застарелое недоверие вспыхнуло в его глазах. — Ты будешь лежать и ждать, пока не останешься последним.
— И тогда он убьет меня, а потом найдет кого-нибудь другого, который аннигилирует человечество. А может быть и нескольких. Какую цену ты готов заплатить за это?
Борс не говорил и не двигался.
— Да начни же наконец думать, ты, Доблестный Воин. Он, скорее всего, уже ищет другого сына фермера, прямо сейчас. Может быть, что на этот раз он возьмет кого-нибудь из твоей армии. А может быть, что он уже выхватил бедолагу и ведет его по ступенькам в свою трижды проклятую белую башню.
— Нет, не может быть. Ты же сам видел, как это происходит. Он нуждается в нас-
— Нуждался.
Еще одно ругательство, потом Борс повернулся и взглянул на полуразрушенные башни Кемалока. — Пять дней. Если наше дело продлится дольше, коротышки разбегутся по щелям, осаду можно снимать.
Борс дал себе слишком короткое время для свержения Принесшего-Войну.
— Тебе придется быть очень убедительным, — сказал Хаману. — С кого ты начнешь?
— С Сильвы, — без колебания ответил Борс.
Хаману внутренне удивился. Лично он оставил бы красноволосую Кару-Фей и искусительницу Доблестных Воинов напоследок. Но он прошел так много только для того, чтобы заручиться помощью Борса, поэтому Хаману сохранил свое мнение при себе, пока Палач-Дварфов отдавал приказы своим высшим офицерам, объясняя им как продолжать осаду, пока его не будет.
С того дня, как Доблестные Воины выпили кровь друг друга в тени белой башни Раджаата, Сильва постоянно приглашала Хаману посетить ее убежище. Эти приглашения стали более частыми и более откровенными с того времени, как он покончил с троллями и занял место среди Доблестных Воинов, одержавших окончательные победы. Ее послания стали особенно настойчивыми с тех пор, как он завладел Уриком и начал преобразовывать пыльный маленький городок в столицу района.
Они соседи, писала Сильва на обыкновенных листах пергамента, которые ее миньоны приносили к воротам Урика, или шептала в загадочной, наполненной запахом мускуса тишине, которая время от времени возникла в самую полночь в разных уголках его скромного дворца. Они должны получше узнать друг друга. Они должны заключить союз, и тогда, обещала Сильва, они и их города будут непобедимы.
Хаману не обращал внимания ни на одну из ее попыток. Он не забыл противного сочетания страсности и презрения, с которой она когда-то глядела на него, в тот единственный раз, когда они стояли лицом к лицу. Он не хотел иметь ничего общего ни с ней, ни с ее приглашениями.
Однако у сына фермера отвисла челюсть, когда Борс привел его из Серости в алебастровый дворик, и он начал сомневаться, правильно ли он поступает, оставляя свой дворец скромным и неукрашенным. Музыкальные фонтаны, цветы, поющие птицы, изобилие людей, одетых в блестящие одежды из цветного шелка…он никогда даже не мог себе вообразить подобные вещи. Сильва очистила Атхас от фей, потом поселилась в древнем городе Ярамуке, где бесцельно проводила дни и года, управляя покорными гражданами из своего роскошного дворца. Хаману покачал головой и поменял свою внешность так, чтобы соответствовать окружавшей его роскоши — по меньшей мере он надеялся, что она соответствует.
Сильва приветствовала Борса тепло и фамильярно; Хаману без труда установил, что их знакомство была старым и интимным. Зато его она приветствовала как кес'трекела, только что свалившегося с трупа.
— Ты будешь пировать со мной? — спросила она, ее губы были около его уха, руки погладили его волосы.
Губы, уши, руки, волосы — даже крепкие мышцы на задней поверхности шеи Хаману — все было иллюзией, но даже под покровом этих иллюзий Доблестные Воины Раджаата оставались мужчинами и женщинами. Сам Хаману, по меньшей мере, знал, что он остался мужчиной. Он помнил все мгновения любви в руках Дорин; и в руках Джикканы, тоже; и редких других женщин в его смертные годы. После того, как Раджаат сделал его Доблестным Воином, он, на тяжком опыте, узнал, что существуют смертельные пределы для иллюзии. Здоровое бессмертие Сильвы увлекло его своими опасными возможностями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});