Мало того, — они заявили, что будут сегодня ставить в неограниченном количестве выпивку всем, кто сюда заглянет, до тех пор, пока сами будут в состоянии сидеть за столом.
Разумеется, этот неслыханный жест немедленно стал известен не только всему Залесью, но успел достичь и соседних деревень, и любителей выпить на дармовщинку на радость хозяину оказалось столько, что изба едва вмещала посетителей.
Но дело, вероятно, шло к концу, потому что к полуночи князь с Вишней уже достигли того состояния, когда усидеть за столом, не заваливаясь на бок, им становилось все труднее.
Именно в это время два новых посетителя стали протискиваться из задних рядов к центру, где сидели щедрые незнакомцы.
— О! Новички! — закричал кто–то. — Свеженькие!
— Налить им, — еле ворочая языком, распорядился старый князь Четвертинский.
Хозяин услужливо стал наливать в деревянные кубки брагу, а вновь прибывшие гости все пробирались к центру.
Князь Четвертинский с трудом поднял склонившуюся на грудь голову и вдруг мгновенно протрезвел.
Перед ним стояла та самая ведьма, которая испортила всю его жизнь. Четвертинский не поверил своим глазам.
— Княгиня Святополк — Мирская? — воскликнул он, и глаза его расширились.
— Нет! — ответила Варежка. — Варвара Русинова.
И с огромной силой вонзила испанский кинжал прямо в сердце старого князя.
Кинжал был очень острый, Варежка знала куда бить, и тонкое испанское лезвие пронзило тело старого князя насквозь, уткнувшись в деревянную спинку лавки.
Варежка резко выдернула кинжал из тела и обернулась, готовая отразить любой удар.
В ту же секунду Богдан Вишня вскочил с места, да не успел ничего сделать.
— Умри, Иуда! — воскликнул Макс и нанес саблей сверху удар такой силы, что рассек тело Богдана Вишни от плеча до груди.
Полсотни людей ахнули в один голос, а Макс вскочил на стол с окровавленной саблей в руке и грозно крикнул:
— Всем сидеть на месте! Разрублю каждого, кто шевельнется!
Он кивнул Варежке, и она, вытянув перед собой испанский кинжал, на котором еще парила кровь князя Четвертинского, готовая в любую секунду ударить им каждого, кто встанет на ее пути, медленно пошла к выходу и толпа молча расступалась перед ней.
— А теперь послушайте все, — сказал Макс, — рассказывайте о том, что сейчас видели всем и каждому, и пусть слух о смерти этих негодяев дойдет до ушей князя Семена Бельского и его подручных! Пусть они знают, что их ждет такой же конец.
Макс внезапно свистнул так громко и пронзительно, что все присутствующие и так скованные страхом вздрогнули. Перепрыгивая со стола на стол, Макс мгновенно очутился у двери.
— Пусть только кто–нибудь попробует выйти! — зловеще сказал он и исчез во тьме.
Никто не шелохнулся, и стояла полная тишина, в которой раздавался лишь стук тяжелых капель крови, стекающих со стола на пол, а потом к этому звуку добавился глухой топот двух удаляющихся коней.
…Они прискакали в Кубличи поздней ночью, справедливо решив, что никто их там искать не будет. Местные жители охотно приютили их, выделив целый дом. Макс и Варежка хотели присутствовать на похоронах убитых людей Антипа. Макса также очень интересовали два вопроса: куда делась вся разбойничья казна и кто тот раненый, оставшийся в живых. На второй вопрос он вскоре получил ответ настолько же обрадовавший его насколько огорчил ответ на первый.
В живых остался Нечай Олехно и бабка–знахарка, которая его лечила, сказала, что критический момент прошел, и раненый вероятно выживет.
А вот казны Антипа никто из местных жителей не нашел.
Макс верил этим людям, зная их несколько лет.
— Я не сомневаюсь, — сказал он Варежке, — Это дело рук Семена Бельского. Он сделал это из–за денег Антипа, которые твой батюшка должен был разделить между нами всеми первого сентября. На свою долю я хотел собрать новый отряд, после ухода Антипа на отдых. Теперь у меня нет ни копейки.
Варежка положила на стол тяжелый кожаный мешок.
— Возьми, — сказала она, — это не Андрея, это мои деньги, личные. Я собирала потихоньку все прошлые годы. Мне они больше не нужны.
— Ты что такое говоришь? — изумился Макс.
— Разве ты не слышал того, что слышали полсотни людей? Четвертинский при всех назвал мое имя. Ты понимаешь, что это значит, Макс? Княгиня Святополк — Мирская — убийца. Как будут смотреть на ее мужа? На ее детей? Для Андрея честь — превыше всего…. Представь себе — суд… Допросы…. И в конце — казнь. Как он будет жить с этим? Нет! Мне надо уйти из этой жизни. Это единственное, что, быть может, сохранит честь моего супруга. У меня нет другого выхода. Бедные, бедные мои детки… Я их никогда не увижу…
— Варежка, — прошептал Макс, — умоляю тебя — не говори так.
— Мое решение непреклонно, — сурово ответила Варежка, — я должна умереть…
… Сентябрь оказался настолько холодным, что пришлось топить печи, и старый слуга Томаш недовольно ворчал на домоправительницу Агату, которая буквально стояла над ним, когда он растапливал печи утром, а поздно вечером, когда дети спали, ходила за ним по пятам, и следила за тем, чтобы он во время выгреб жар и не закрывал слишком плотно заслонку, а то ведь, не дай Бог, и угореть можно.
Свистел на улице ветер, стучала в окно комнаты Агаты сухая ветка, которую этот бездельник Томаш никак не может срубить, хотя она сто раз просила его об этом, и старушка, тяжело вздыхая, ворочалась с боку на бок и все никак не могла уснуть. А когда, наконец, стала засыпать, в дверь постучали. Никто чужой этого сделать не мог, потому что за высокой оградой у ворот дома постоянно стоял королевский стражник. Так было положено по роду службы князя Андрея. И Агата радостно вскочила с постели и побежала открывать. Скорее всего, это вернулась княгиня, — она ведь говорила, что уезжает ненадолго, а и так уже третья неделя пошла, как уехала. И все же осторожная Агата не сразу открыла дверь, а сперва выглянула в специальную смотровую щелочку.
Она узнала Макса, который не раз приезжал раньше, и тотчас отрыла дверь.
Лицо Макса серое и осунувшееся выражало такую скорбь, что сердце Агаты сжалось.
— Макс? Входи, но никого из хозяев нет — князь отправился сопровождать вдовствующую королеву, а княгиня недавно уехала.
Макс вошел в прихожую и, сняв шляпу, прикрыл за собой дверь.
— Я знаю, — тихо сказал он. — Княгиня со мной… Я привез ее…
— Как «привез»? — побледнела Агата, поднося руку ко рту в извечном женском выражении испуга и предчувствия беды. — Она нездорова?