Еще в прошлом году Тисса осознала, насколько это утомительно — быть леди Дохерти. И с преогромным удовольствием она вернулась бы в Ласточкино гнездо, перепоручив обязанности…
…и титул.
…и печать, которой пользовалась определенно не по праву.
Обычно подобные мысли ввергали в тоску, но сейчас Тиссе хотелось воблы. Вяленой. А лучше копченой. Жирной. С хлебом, который, стоило закрыть глаза, Тисса видела перед собой. Черная корка тверда. А мякоть липнет к пальцам. Она ощущала его аромат, чуть кисловатый, будоражащий.
— Леди позволит? — Урфин поцеловал пальцы.
Ему нравилось нарушать приличия.
Три танца кряду… и четвертый тоже. А если не отвлекут, то и пятый. Хозяева чувствуют себя крайне неловко, а старший сын их, которому надлежало уделить высокой гостье внимание, и вовсе растерялся. Он следил за Урфином, то и дело оглядываясь на мать, взглядом умоляя о пощаде.
Та была непреклонна, как все прочие сановные матери, желавшие счастья своим детям.
Вдруг леди Дохерти обратит внимание на учтивого кавалера?
Приблизит к себе… или хотя бы замолвит слово?
В нынешнем неспокойном мире такое слово и жизнь спасти способно. Война ведь близко, манит отважных сиянием подвигов, звенит золотом рыцарских шпор, но матери знают, что шпоры получить возможно, не только жизнью рискуя. В свите леди безопасно.
Сейчас Тисса видела желания людей, удивляясь тому, до чего они просты и понятны.
Гости, подобные ей и Урфину, всей их свите, которая вновь оказалась немалой, сулят выгоду. Но они же и неудобны. Легко допустить ошибку и навлечь на себя высочайший гнев. Или же привлечь внимание к некоторым… вольностям, которые допускались в городе. Но помилуйте, в каком ином городе дела обстоят иначе?
…и да, память о прошлогодней ревизии жива.
…и шепотом передают имена тех, кто лишился должности, титула, земель, а то и вовсе жизни.
…и трясутся, дрожат, видя себя на их месте. Но все равно воруют.
Разве человек, который денно и нощно трудится во благо народа — почему-то при этих словах веко Урфина начинало дергаться, — не может позволить себе маленькие… шалости?
Маленькие Урфин прощал.
За другие — наказывал. Тисса не любила посещать суды, ей было жаль и подсудимых, которые пытались раскаянием получить прощение, и мужа, не способного прощение дать.
Лорд Дохерти не имеет права на слабость.
А к леди идут за милосердием…
— Ты грустишь? — Урфин коснулся волос. Он так и не признался, что с ними сделал. Может, сам не знал? — Что случилось?
— Ничего.
Наверное, просто осень. И та ветка за стеклом. Лист красный, который из последних сил цепляется за дерево. Предчувствие скорой очередной разлуки — с ним Тисса почти сроднилась.
— Хочешь, я тебя украду?
— Хочу.
Здешние сады не отличались столичной изысканностью, напротив, они были вызывающе дики. И старые яблони терпели соседство самшита. Колючий можжевельник не знал садовых ножниц, а розовые кусты были скорее символом положения хозяев дома.
Розы в этом климате росли плохо.
— Теперь они уверятся в нашей распущенности, — шепчет Урфин. В кольце его рук уютно. — Столица всегда славилась вольностью нравов… их это влечет и пугает. Не обращай внимания.
— Все хорошо.
Почти. И Урфина не обмануть, он знает Тиссу лучше, чем она сама. Когда только успел? Два года прошло, а сколько вообще они были вместе? Месяца четыре… чуть больше. Та, прошлая осень — и вереница городов, где их разлучали дела. У каждого свои, но… он возвращался на ночь. И еще дорога, когда пусть и среди свиты, но все равно вдвоем.
А потом — зима и Ласточкино гнездо.
Пустые вечера. Письма, которые привозили всегда пачками. Урфин писал их, не зная, когда удастся отправить. Рассказы обо всем и сразу… недолгие возвращения… и снова пропал на все лето.
У него долг.
И первые беженцы. Споры из-за земли. Посевов. Страх одних людей перед другими. И попытка примирить. Расселение. Учет. Подъемные. Зерно. Скот. Инструмент из мастерских Дохерти. Общины. Старосты. Налоги и повинности. Строительство пограничного вала, который начали возводить стихийно, словно опасаясь некой невидимой болезни, которая идет с юга.
Урфин обязан был направить стихию в нужное русло.
Военные лагеря. Добровольцы. Наемники.
Контрабандисты.
И революционеры, призывающие свергнуть гнет лордов. Но их уже не слушают. Слишком много тех, кто говорит не только о правах и вольностях, но о голоде. Там, за валом, вымершие деревни и деревни сожженные. Повстанцы. Каратели. Народные дружины. И просто люди, привыкшие жить войной.
Однажды они пересекут границу.
Или Урфин уйдет за вал, как ушел Магнус.
— Что случилось? — Он не собирался отступать. А Тиссе нельзя рассказывать о собственных страхах. Так ведь было всегда: мужчины воевали, женщины — боялись за них. И ждали.
За эти годы Тисса научилась ждать.
— Осень, и… мне так странно. Такое вот… не знаю. Глупо, да?
Урфин занят серьезными делами. Он инспектирует городские стены, валы, рвы. Оружейные склады и склады продовольственные. Мастерские и порты, если в городе имеется порт. Тюрьмы. Стражу. Городские кварталы…
А Тисса вновь развлекает хозяев историями из далекого города. Причем половина этих историй некогда услышаны ею, она не знает, сколько в них правды.
— Я… я бесполезна здесь. И вообще. Присутствую. Улыбаюсь. Говорю какие-то глупости, и… этого мало. Я хочу больше.
— И чего же ты хочешь?
Если бы не осень, лист и вобла, Тисса не решилась бы рассказать, потому как не была уверена, что сейчас время для подобных задумок.
Но Урфин умеет слушать. И не смеется, не спешит говорить, что Тисса со своими фантазиями отвлекает от дел более важных.
— Ты — мое чудо. — Хорошо, что Урфин рядом, здесь, сейчас. Скоро он вновь уедет.
На месяц? Два?
Дольше?
Если война, то и навсегда, возможно. Только о таком и думать нельзя.
А о вобле можно…
— Не грусти. Завтра мы все решим. Обещаю.
Вобла снилась ночью. Тисса стояла по колени в ручье, вода была холодной — позже она поняла, что дело не в воде, а в сквозняках и одеяле, которое Урфин опять под себя подгреб, — а вобла, пусть и вяленая, ароматная, юркой. Она никак не давалась в руки. И к утру Тисса устала до невозможности.
Но одну рыбешку вытащила-таки.
Красивую. С серебряной чешуей и синими глазами. Как ее было есть?
Про рыбу она думала целое утро, расстраивалась, что та исчезла вместе со сном, и поэтому аппетит пропал. С ним — желание поддерживать светскую беседу. Напротив, и хозяин, и хозяйка, и сын их, вырядившийся к завтраку, словно на парад, вызывали глухое раздражение. К счастью, Урфин сдержал слово и завтрак этот не продлился долго.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});